Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

Тр-р-р-р-р-а, тра-та-та-та-та — разорвала гулкую завесу ветра сухая трескотня стрельбы. Повсюду дно лощины и отроги гор засверкали тысячами синих молний. Прошло мгновение, и так же внезапно, как начались, смолкли и приглушенный бурей человеческий вой и треск пальбы.

Только ветер, по-прежнему злой и буйный, словно негодуя, рвет и мечет от утеса к утесу, из края в край ущелья, звонкие колючие куски перемерзлого воздуха.

— Опять турки шкодят, ваше благородие.

— Да, — последовал равнодушный ответ.

— Вот сюда, ваше благородие.

Спустившись по скользкому склону глубоко вниз, они наткнулись на группу серых фигур. Смутно поблескивала сталь штыков. За шумом ветра слышался еле уловимый, приглушенный говор.

— Кто это здесь, а? Нефедов, почему солдаты не в цепи? — спросила фигура, что ростом повыше.

— Третье отделение первого взвода, ваше благородие. Они при штабе… Ваше…

— Ох, уж это мне отделение! Шелопаи! А где же курды, Нефедов? Кстати, где моя рота?

— И курды и рота, ваше благородие, вон за теми скалами.

— Ну, пойдем.

— Экой ветряк… У-у-х! Все нутро вымерзло. В цепь бы — и то полегче… Хоть побегаешь в цепи да постреляешь… все согреешься.

— При штабе называется… А что караулим-то — денежный ящик, тьфу, без гроша медного. Да знамя.

— Да… дела…

— А ты, Гончаренко, поменьше зубами ляскай на морозе. Мотри, зубы выскочат. Вон ротный с Нефедовым — кудысь пошли.

— Куда им — прохлаждаются да спиртягу жрут. Черти…

— Ну, взводный Нефедыч — тот не пьет…

— Вот, братцы, уж как не люблю воевать я с туркой! Ну рази ж война? Горы, снег да ветер… И на что нам эти земли нужны, скажите, други? Народу православного нету в помине — все Азия. Бедно ж тоже живут — рази ж прибыль от этих песков да камней да снегов для России?

— Не нашего ума дело, Хомутов… Присягу принимал? То-то. Поп помелом кропил? Вот то-то ж. Начальство знает, зачем.

— Так-то так. Фу ты, аж дыхать нечем. Токо ж рази это война — перевод людей. А у нас в Дарьевском хорошо сейчас. Народу страсть. Тепло. Жратва — лопай, сколько влезет. Э-эх!

— Тоже холодно в Дарьевске. А ты говоришь — тепло…

— В комнатах-то холодно? Нет, брат, тепло. И кровать… и жена… И-и-х!

— Брось трепать, Хомутов. Тоже несуразное говоришь. Прости, господи…

— Ну и мороз… В Расеи таких не бывало. Да…

— И вьюжно дюже…

— А мне письмо прислали, братцы. Из деревни пишут.

— А что пишут, Хлебалов? Ну-ка…

— А пишут ростепель нынче. Луга залило — страсть. Пишут, у нас к запашке готовятся крестьяне. Токо ж мужиков нету. Всех, милай, на войну забрали. Бабы за нас работают… Опять же моя жена рожать чегой-то собралась… С другим, что ли…

— Да замолчите вы… Жена, да жена, да жена. Тут по три года бабу в глаза не видишь, а они вздрачивают: жена — жена. Сам ты жена себе. Или не привык?.. Вошь твоя жена да блоха. Целые гаремы у каждого — как султаны… Э-эх!

— Баба жисть человеку красит, а ты, Щеткин, паскудишь словами. Вот сестрица наша милосердная, к примеру, Анастасия Гавриловна, такая…

— Сестрица, брат Хомутов, не наша, а господская. Офицерская. Нечего зря зариться — не достанется…

— Эх, Щеткин…

— Да что эх… Не эх, а грех. Вот я вам, братцы, расскажу сказку за-ласку про попа Ивана, про попадью Евдоху да поповну Салоху. Как какой ночью случай случился. Как странник божий на попа взгромоздился. А было дело, братцы, так — все за пятак. Зашел, братцы, странник в дом к попу Ивану — да зашел рано. Видит, дочка попа Салоха…

— Про бабу говорить с толком надо, а не так.

— Ух… морозно! Хоть смерть бы, что ли.

— Жизнь постылая, распроклятая. Эх, грязи-то сколько в тебе, подлая!

— Ну что за ветер, все заморозит…

Вдоль по лощине, мчался чудовищный, неистово ревущий, холодный смерч. Казалось, был он в силах не только заморозить, заковать в звонкую сталь все живое, что попадалось ему на пути, но и отбросить далеко в беспредельность и горы и тучи.

— Ну и ветряк! — продолжал тот же голос.

— Чего, Сергеев, лопочешь? Это тебе не в кине на пианах отзванивать. Война, брат. Потерпи — вольнопер ты, так и в офицеры произведут, полегчает. А уж ветер, это точно…

— Тяжело, Хомутов… Как скоты мы, и конца не видать.

— Будет конец. Не робей, Сергеев… Всему в жизни конец бывает.

— И-и-и! Холодище. И долго еще мы у штаба стоять будем?

— Не дело… Трое уже ноги отморозили.

— Опять в цепи стрельба пошла… Побегать, что ли!

— Ишь, вон внизу тоже забегали… Видишь?