Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

В помещении совета все шло по-старому. В обычный утренний час уполномоченные от комитетов меньшевиков, эсеров и объединенцев занимали свои комнаты, и, как всегда, принимались вести свои организационные дела и торговлю партийной литературой.

Друй, который все время находился здесь, возмущался и говорил:

— Ведь это же глупо. Мы с ними враги. Они ведут работу против нас. Мы объявили восстание, а, эти девицы на старом законном основании, как представители партии, занимают места в ревкоме. Вот так штука!

— Ничего, мы их вытурим, — спокойно заявил Щеткин. — Погоди минутку.

Друзья эти дни почти все время проводили в ревкоме, а Друй даже спал в помещении зала заседаний.

Щеткин подошел к телефону.

— Дайте штаб Красной гвардии… Слушайте, товарищи. Говорит Щеткин. Что? Слушайте, как бы юнкера не устроили налет на ревком. Пришлите сотню ребят для охраны. Где поместим? Комнаты есть. Не можете прислать сотню? Ну, пришлите, сколько можете.

— Молодец Щеткин, — одобрительно качнул головой матрос.

— Члены ревкома ведут переговоры. Нужна всеобщая забастовка да драться.

— Это верно.

— Мой отряд вооружен теперь на-ять. Ребята негодуют. Рвутся в бой.

— Еще бы. А вот и Стрельцов.

— Здравствуйте, что нового?

— Здравствуйте, товарищи. Нового много. Наш завод бастует. Я создал отряд в пятьсот человек. Готовы к бою. А настроение, а подъем — не выразишь словами.

— Молодец!

— Я сейчас был на собрании районных дум у Сухаревской площади. Знаете, там в ресторане. Помещение битком набито, прямо повернуться негде. Князь Шаговский колбасился, грозил. Его поддерживали меньшевики и эсеры. А и досталось же им за предательство. Крыли — любо-дорого.

— Что, кончилось?

— Кончилось. Вынесли обращение к населению от районных дум. Заклеймили политику эсеров, как предателей пролетариата. Заявили, что партия большевиков дальше с ними работать не может. Приняли громадным большинством эти постановления. Тут, братцы мои, эсеры с меньшевиками хвосты поджали. Струсили сильно. Почувствовали наше боевое настроение. Запросили, чтобы им обеспечили неприкосновенность личности для выхода с собрания.

— Что, бить хотели?

— Нет, не бить, а так, руки чесались. Что нового у вас?

— Ничего особенного. Офицеры все попряталась. Разоружать некого. А какие планы?

— Пока неизвестно.

— Все согласовывают. Думают о перемирии, хотя и войны не было. А меньшевики прямо бесятся.

— Вон идет сюда ихний главарь.

В комнату вошел высокий, худой человек с черной бородой и в синих очках. Он растерянно поглядел кругом, подошел и поздоровался:

— Все восстание обдумываете?

— А что?

— Позор. Вы продаете революцию. От нас отвернутся союзники. Придет немецкий кайзер. Опять будет царь.

— Ишь, как страшно!

— А вам не страшно? Думаете, что если в Москве рабочие, одураченные вашей демагогией, идут за вами, то и вся страна поддержит? Ничего подобного. На другой же день народ свернет вам шею.

— Шея крепкая у нас.

— И вы смеетесь? Еще шутите, когда братская кровь льется? Безумцы! Если у вас есть хоть капля сознания — одумайтесь. Идемте вместе. Если мы не нашли пока общую формулу, то это по вашей вине. Одумайтесь, давайте поищем вместе. Давайте прекратим убийство. Я вам даю честное слово социал-демократа, что мы общую формулу найдем. Но пока нужно перемирие. Оставьте ваш бандитский бланкизм. В нашей крестьянской стране пролетарская революция сейчас невозможна.

— Вот что…

— Если вы посмеете выступить, то мы будем против вас. Весь рабочий класс вступит с вами в жестокую борьбу. Борьба началась, если вы не откажетесь от восстания и будете продолжать военные действия, то… товарищ Тормазов, иди-ка сюда.

В комнату вошел человек в мундире кондуктора, но на фуражке у него красовался значок телеграфиста.

— Вот вам истинный представитель индустриального пролетариата, железнодорожник, товарищ Тормазов. Он как член Викжеля, то есть Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников, сейчас заявит вам.

— Ну-ка, послушаем, что скажет пролетарий!

— Мы — миллионный отряд рабочего класса, — глухим, надтреснутым голосом заговорил телеграфист. — Мы против захвата власти. Мы заявляем, что нужно договориться. Мы не хотим крови и анархии. Но если вы пойдете на восстание, железнодорожники ни одного поезда не дадут вам. Мы объявим всеобщую забастовку. Слушайте, это голос масс. Мы предлагаем вам договориться с комитетом общественной безопасности и с партиями.