Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

Спасибо и на том.

Вернувшись домой, Антон Ильич выгреб грязь, тряпье, старозалежлый мусор, облил стенки средством для уничтожения клопов (дали на станции), то же проделал с койкой, выбросил тюфяк, затопил печку. Веселей стало.

Потом распаковался, устроил по-человечески постель, занавески подвесил к окнам: будто знал, что потребуются (купил в станционной лавочке); подтянул гири старчески-хриплых ходиков, поставил чайник.

Пока закипала вода, Антон Ильич исписал полторы страницы: составлял перечень материалов, потребных для ремонта избушки и служб. На станции сказали: в восемнадцать с полустанка пойдет дрезина и с ней он пусть отправит на станцию, к которой был приписан, эту самую бумагу.

Писал Антон Ильич неспешно, обдумывая каждую мелочь, чтобы, избави бог, не пришло им там в голову, будто хочет кого-то обдурить, разжиться на казенный счет.

Написал.

А тут и чайник закипел.

Антон Ильич отложил писанину, отсыпал щепоть заварки и с необыкновенным удовольствием весь чайник истребил за один присест. Потом вытянул из пачки «Прибоя» папироску, размял ее. И прикинул в уме, как заживет здесь. «Весной расстараюсь пятком яблонь, вишней, смородиной и малиной. Крыжовнику бы тоже неплохо, если хватит места. Огород — это уж обязательно! Жди, когда придет вагон-лавка, да и дождешься — хорошим овощем не разживешься, привезут охвостье, пользуйся!»

Ничего!

Особенно согревало Антон Ильича то, что жить он будет сам по себе, на отшибе от начальства и людей.

Нелюдим был нравом Антон Ильич.

На войну попал он деревенским малым, неуклюжим, но головастым. Саперное дело пришлось ему по нутру. Мало-помалу стали поручать рядовому Галкину рискованные операции, и он хватал отличие за отличием; тут-то и назначили его отделенным. Дело саперное известное: ошибиться можно только один раз. Вышла и у Антон Ильича история. Правда, смерть в тот раз обошла его, но получил он жестокую контузию, а когда пришел в себя в госпитале, не мог вспомнить, в каком месте и при каких обстоятельствах это случилось. Мелькали перед ним порой какие-то людские тени, обрывки разговоров, какая-то девушка виделась во сне, но черты ее расплывались, имени ее он никак не мог припомнить. Часто страдал он смертельными головными болями, кошмары мучили его по ночам. Вставал и стряхивал с себя все это неясное, мерцавшее — до следующих видений.

Выздоровел Антон Ильич. Назначили его в другую часть. После войны домой на побывку не поехал. Родители умерли, село фашисты спалили дотла за укрывательство партизан. Кто побойчей, успел смотаться к ним же, к партизанам. Остальных увезли в Германию, там они и погибли — в душегубках или на каторжных работах.

Еще год тянул Антон Ильич солдатскую лямку на Дальнем Востоке: туда перебросили его часть; воевали с японцами. Там он остался на сверхсрочную. Контузия частенько давала знать о себе. Стал он раздражителен, дерзок с командованием, грубоват с людьми; одним словом, испортился у него характер. Тут сменили командование частью, Антон Ильич не поладил с ним и уволился по чистой из воинства с тремя орденами, множеством медалей и благодарностей Верховного Главнокомандующего.

Некоторое время Антон Ильич маялся в том городе, где была расквартирована его часть, и все скучнее и скучнее ему жилось, свет белый ему не мил, смертная тоска одолевала. С людьми он сходился туго, друзей-приятелей из-за вздорного своего нрава порастерял; на молодежь, что резвилась, словно полугодовалые телята, смотрел угрюмо: «Бесятся!»

Распродал Антон Ильич вещи и убрался из тех мест — поехал в серединные русские области с намерением осесть на Брянщине, откуда был родом; искать работу поехал.

В городе. В любом.

Тут-то и вышел случай, приведший его в избушку обходчика.

На той станции, где Антон Ильич теперь числился служащим, выскочил он из поезда купить чего-нибудь из съестного. Замешкался у киоска, а поезд ушел. Антон Ильич побрел к начальнику станции, ругмя себя ругая. Начальник успокоил его. Вещички снимут на следующей станции, пусть товарищ не беспокоится, дал бы список, что осталось в вагоне, он тотчас позвонит соседу, чтобы все в исправности было извлечено и ожидало бы владельца. А прибудет он с семнадцатичасовым почтовым.

До семнадцати времени оставалось много. На станции ни души, дел у начальника никаких: курьерские и скорые поезда здесь не останавливались. Он и рад-радешенек отвести душу со свежим человеком.