Борис Бурлак - Смена караулов

— Ты прости, мама, я заговорил тебя.

Елизавета Михайловна виновато улыбнулась, начала убирать со стола посуду.

В рабочей комнате Максима глухо зазвонил телефон, отрегулированный еще самим хозяином до минимальной громкости. Юрий вошел в отцовский кабинет, взял трубку.

Дежурная докторша без всяких предисловий сообщила ему, что у него родился мальчик, на полмесяца раньше срока, но очень голосистый крепыш, и что мать чувствует себя нормально.

— Сын!.. — крикнул он в полуоткрытую дверь на кухню.

Елизавета Михайловна вбежала в комнату, обняла Юрия. Целуя ее, он думал, что она плачет сейчас от радости.

Но Елизавета Михайловна плакала и от горя, что Максим никогда уже не увидит своего внука, который станет его соименником…

Платон весь день провел в городском проектном институте: надо было условиться о порядке выдачи тресту новой технической документации на объекты будущего года. Его приняли радушно, узнав, что к нему переходят наиболее интересные сооружения в городе, которые ждут своих индивидуальных проектов. Особо, конечно, были довольны архитекторы, они тут изрядно истосковались по живому творческому делу. Однако Платон побаивался, как бы не затянулась работа над проектами: кто-кто, а зодчие любят поспорить, критикуя инженерные замыслы друг друга. Он деликатно предупредил их, чтобы дискуссии вокруг отдельных проблем не велись в ущерб строительной прозе, то бишь срокам готовности рабочих чертежей.

Вернувшись под вечер в управление треста, он неожиданно встретил в приемной Дворикова.

— Я к вам, Платон Ефремович, с трудовой книжкой.

— Проходите, — сказал он, подумав: «Мог бы подписать в отделе кадров. Значит, зашел проститься».

В трудовой книжке Дворикова было всего несколько записей о перемещениях по службе, зато весь раздел о поощрениях и награждениях плотно заполнен до отказа. Судя по этой книжице, Двориков отличался завидным постоянством, редким трудолюбием: может быть, они смягчили бы его вину в других обстоятельствах. Однако в данном случае, как ни оправдывайся, речь шла о дезертирстве, которое сам Двориков упорно называл «мальчишеским проступком».

— Куда вы теперь? — поинтересовался Платон.

Двориков встал, высокий, вылощенный, как и раньше. Если бы не бледность его лица и не отеки под глазами, он мог бы сойти за прежнего красавца мужчину, на которого невольно оглядывались женщины.

— Оставайтесь-ка у нас старшим прорабом.

— Нет, Платон Ефремович, я уж поищу где-нибудь свою «штрафную роту». Вы, помнится, говорили, что на фронте случалось, когда штрафники ходили в атаку плечом к плечу с гвардейцами…

Платон утвердительно качнул головой.

— Не поминайте лихом, — сказал Двориков и, помешкав, не смея первым подать Горскому руку, валкой, не свойственной ему походкой направился к выходу.

Платон проводил его горьким взглядом: после такой досрочной «смены», пожалуй, заново переоценишь все свое прошлое — год за годом.

По пути домой Платон вспомнил о Вике. Давненько ничего не пишет. Засиделась, наверное, над новой работой. Наука — эгоистическая особа, не дает пожить в свое удовольствие. А дочь у него с упрямцей, вся в матушку, — такая обязательно добьется своего. Но пока добивается, молодость пройдет совсем… Обещала писать и молчит второй месяц. Разве не понимает, что она единственная, кто связывает его с Ульяной? Сама Уля-Улюшка если и черкнет две-три строчки, то лишь в конце Викиного письма. Нет ничего на свете противоречивее женской натуры: чем дольше мучается, страдает женщина, тем на вид она решительнее и тверже. Надо зимой снова навестить Ульяну.

Ксения Андреевна, открыв дверь, тотчас упрекнула его прямо на пороге:

— Где ты пропадаешь дотемна? Ждала, ждала…

Она заметно приободрилась после отъезда Вики, однако нет-нет да и прорвется наружу тайное беспокойство. Боязнь потерять его укоренилась в ней и время от времени давала о себе знать вовсе уж беспричинно, Как сегодня. Тогда она по-девичьи смущалась и, взяв себя в руки, старалась выглядеть уравновешенной, рассудительной, зная, что Платону нравятся эти черты ее характера.

— Тебе звонила Луговая, — сказала она сейчас.

— Что передавала Римма Степановна?

— Неужели я стану допытываться у женщины, о чем ей надо поговорить с тобой?

— Чудачка ты, Ксения.

— Звонил еще Абросимов, — громко сказал Владлен из соседней комнаты.

«Надо бы выбраться на денек в совхоз», — подумал о своем обещании Платон.