Александр Патреев - Глухая рамень

Дорогой читатель…

После двадцати лет, на протяжении которых отгремели поистине великие события, оставившие в мире, в жизни людей всех возрастов и поколений неизгладимые следы, — я отваживаюсь предложить твоему благосклонному вниманию «Глухую рамень», в пятом ее издании.

Мысленно оглядываясь на прошлое, ушедшее вовсе не бесследно, и раздумывая над этой книгой, повествующей о дремучих, кондовых лесах Заволжья и Омутной, о людях — моих сверстниках эпохи первой пятилетки, — я чувствую себя не вправе менять в ней многое: не потому, что в ней заключен восьмилетний труд писателя, шедшего по свежим, горячим следам жизни, а потому, что события, характеры и нравы, общественные условия и быт, социальные отношения людей тех лет стали уже историей…

Бурная, почти вулканическая была эпоха. Громадным плодоносным пластом переворачивался целый мир. Масштабы новых, невиданных свершений не укладывались в привычные нормы и представления. Историческая емкость событий требовала от человека неимоверного напряжения умственных усилий, чтобы определить границы возможного и невозможного в первом социалистическом веке.

Именно с того срока начался стремительный поход Советской страны. В нем шли десятки миллионов людей — активных, сметливых и дружных, одаренных талантом и силой, дерзновенно смелых, с горячей верой в будущее, одетых в шапки солдатского образца, подчас в отцовских обносках, в бушлатах и телогрейках, распахнутых на ветру и на морозе, с топорами, лопатами и пилами в руках. Они шли по зову партии и собственного чувства. Идеи В. И. Ленина вели, окрыляли моих сверстников, как боевое знамя, ибо они были для нас священны, неоспоримы.

Мне выпало на долю счастье не только быть свидетелем той жизни, но и посильным участником ее, видеть каждодневно своеобразные, неповторимые черты эпохи, видеть радости и горе, орлиный взлет, распахнутое в дружбе русское сердце, первое становление новой семьи, способность на постоянный подвиг — бескорыстный и беззаветный — во имя родины и долга.

Одновременно с этим приходилось нередко наблюдать глубокие ошибки и падения, назревшую или уже совершившуюся драму в семье, ее распад, усугубленный условиями классовой борьбы, которая в то время полыхала.

В глухих таежных дебрях Заволжья, Омутной доводилось встречать лесоводов, инженеров, склонных к постоянному анализу событий, с философским складом ума. Иные из них, к несчастью своему и к общему ущербу для дела, не сумев разглядеть главной дороги в будущее, изобретали свои, особые гипотезы, теории эволюционного устроения мира, считая это своим открытием. (И случалось так, что слабый, отраженный свет открытой небольшой планетки заслонял им солнце и всю существующую издревле Галактику.) Творческие силы, свой недюжинный талант они исчерпали в идейных скитаниях, в напрасных поисках своей особой «истины», своей «объективной правды», не сумели разобраться в проблемах свободы личности, свободы творчества и, оказавшись в идейном тупике, кончали катастрофой.

Ложная вера в свою правоту: «постигли мир от корня до вершины» — постепенно делала их отщепенцами, а жизнь необоримо и властно, иногда помимо их воли и желания, вовлекала в свою орбиту. Потом, в ходе событий, так или иначе побеждала их.

Теперь, когда скорый поезд времени ушел от того рубежа вперед почти на целых тридцать годовых перегонов, когда выросли новые поколения людей, — легко судить о людях и событиях того исторического отрезка, отыскивать «родимые пятна», доставшиеся людям от старой, буржуазной идеологии, и дивиться тому, как причудливо, неправдоподобно переплетались в них черты новизны в идеях, в чувствах с пережитками капитализма в сознании.

Уже никого совсем не волнуют теперь, к примеру, вопросы коллективизации, формы ее осуществления, — даже школьники легко понимают характер обобществленного, механизированного хозяйства и явные его преимущества. А в то время коллективизация — в соединении с новым курсом на ускоренную индустриализацию страны — была острейшим, отнюдь не легким для осознания вопросом современности. Прибавим к тому же напряженность международной обстановки, ожидание вооруженного нападения капитализма, который, подобно океану, окружал одинокий в мире советский остров; нехватка хлеба, одежды, отчаянное сопротивление остатков враждебных классов. В лесных, далеких захолустьях, где на каждом шагу встречались религиозные предрассудки, — классовая борьба проходила в особенно тяжелых формах…