Наталья Парыгина - Один неверный шаг

— Потому, — сказал Михеич (его часто звали просто Михеичем, без имени. Его без имени, а Юрку — без отчества), — потому иду рано, что придумал я одну штуку. По-другому сказать — рационализацию.

— И чего ты, Михеич, мог придумать? — недоверчиво поинтересовался Юрка.

— А я то придумал, что многие тонны металла завод получит из ничего. Вроде бы от Михеича подарок.

— Из ничего только ничего и получается, — сказал Юрка.

— Я на крупную отливку другую литниковую чашу придумал, — продолжал Михеич, пренебрегши Юркиной репликой. — И от моей придумки наростка металла будет килограммов на двадцать меньше. Это на одной отливке. А таких отливок…

— Еще не известно, как получится, — перебил Юрка. — Бывает, что в мыслях хорошо задумано, а в жизни выходит ни к черту.

— Бывает. А у меня — дело верное. Я двадцать лет в литейном, я до тонкости все знаю. Вижу, как литейщики металл в форму заливают, и я его так чувствую, как он по форме растекается, ровно бы это водка у меня по пищеводу идет.

— Сравнил! — усмехнулся Юрка.

— Верно говорю. Я тебе даже тайну могу открыть: мы вчера три отливки по моему способу сделали. С мастером договорились, заформовали потихонечку и осуществили. Так эти отливочки — хоть на выставку. Не придерешься. Понял?

— Чего не понять.

— Вот то-то! Я сейчас прямо к начальнику цеха со своим предложением. Обрадуется, небось. Ночью я сообразил-то. Давно думка такая зародилась, а все как-то не мог примириться окончательно. А раз ночью просыпаюсь, помараковал-помараковал — и сообразил. Встал, на бумагу зарисовал — и опять в постель. Да уж так до утра и не заснул.

— От гордости, что такой умный? — съязвил Юрка.

— А ты сначала понаберись его, ума-то, а потом будешь над другими насмехаться, — с обидой отозвался Михеич. — Вы нынче больно прыткие. Только прыткость ваша больше на языке, а в работе от вас ни дыму, ни пламени.

— Ладно, не ворчи, — оборвал Юрка.

Но Михеич, конечно, еще бы поворчал, если бы не нагнал их в эту самую минуту Пономарев. Он пожал руки Михеичу и Юрке и пошел в середине.

— Сейчас начальника цеха обогнал, — сказал Пономарев. — Важничать стал.

— Это ты про другого кого скажи, — запальчиво перебил Юрка, — а не про Королева.

— Да я про него особо худого не говорю, — отступил Пономарев. — Я только к тому говорю, что когда в твои руки власть дадена, легко споткнуться. Человек от этой самой власти начинает собой любоваться и больше в небо смотрит, а под ноги забывает глядеть. Наткнется так-то, голову вверх задравши, на булыжник, раз — и споткнулся. Ладно, коли булыжник маленький, а большой, так и упасть недолго. Вон хоть Григория Григорьевича взять. Двенадцать лет начальником цеха работал, а теперь ходит в заместителях и зубами скрипит. То был сам, а теперь зам. Не нравится! А отчего получилось? Оттого, что перестал вниз глядеть, вникать во всякую мелочь. Человек жизни лишился, а он должность потерял. И многие так с высоких постов скатываются. Наверх по лестнице карабкается изо всех сил, духу не жалеет, годы жизни тратит, а вниз кубарем летит.

— Тут несчастный случай, Григорий Григорьевич не виноват, — заступился Михеич. — Он сам теперь переживает.

— Может, и не виноват, — согласился Пономарев. — Я не о нем, а вообще.

Видно, Пономарева задел-таки небрежный ответ Сергея Александровича на его приветствие, и он теперь разошелся.

— Думает: вот я — начальник, своим умом всего достиг. Оно отчасти верно, без своего ума толку нигде не будет. А только к своему-то много чужого прибавляется. Он мастером был — вроде меня учил, а сам в ту же самую пору у меня кое-что перенял. И у тебя. У всех нас вместе. В диплом всей премудрости не вложишь. Премудрость человек в жизни постигает. Я, конечно, не против науки. А ведь только нет такого института, чтобы сразу из него директора завода выскакивали, или хоть начальники цехов. Потому что кроме науки надо еще человека понять, без этого ты не начальник. Когда научишься душу человеческую читать, тогда тебя можно в начальники ставить. А когда опять разучишься человека понимать, начнешь себя превыше всех ценить — тут тебе и конец, ты уже больше не руководитель, а вроде куклы, на которую в магазине нарядную одежу напяливают да в окнах выставляют. Костюм, может, из самого лучшего матерьялу, а под костюмом-то все равно глина. Так и у начальника, который от народа отошел. Должность есть, и кресло, и кабинет, и печать в круглой коробочке, а главного нету. Уваженья от людей нету. Веры нету. Который не шибко умный начальник, тот думает: ерунда все, на что мне надо, чтобы меня любили и уважали, лишь бы приказы исполняли. А который человек с соображением, тот мучается.