Борис Леонов - Солдаты мира

Колька был один из тех, к кому легко привыкали и поэтому легко забывали, — о нем вспоминали только тогда, когда видели его перед собой. Он необходимо вписался во взвод. Все приказы и просьбы он исполнял с такой готовностью, что дембелям, которые для солидности иногда были не прочь сачкануть на хозработах, стало неловко выезжать на Колькином добродушии. Их смущало то, что в его готовности помочь всем не было ни тени подхалимства или слабоволия — таких они сразу раскусывали, но он все делал с радостью только потому, что его просили сделать, и, значит, тому, кто просил, это было нужно. Большаков так привязался к Кольке, что в дивизионе поговаривали: обидеть Фомина — все равно что обидеть замкомвзвода. Их сближало не одно лишь обострившееся чувство общей родины — Рязани. Большаков видел, что парень не умеет лгать и лицемерить, а это он больше всего ценил в людях. К тому же Колька довольно скоро освоился с армейской жизнью. И хотя он не отличался дошлостью и ловкостью, как другие, но ко всему относился серьезно и с тем мальчишеским любопытством, с которого и начинается хороший солдат. Ребята во взводе сразу подметили в нем это старание, которое только выигрывало от Колькиной худобы и маленького роста. Они как будто ждали такого потешного паренька, и Колька стал их любимцем, источником беззлобных шуток и веселых проделок…

— …к бою! — внезапно пронеслось по колонне.

Машина словно в забор ткнулась. Большаков выпрыгнул из будки. Все повскакали, загремели автоматами и приборами. Ефрейтор Махарадзе заклинился в дверях со своим пультом управления огнем и яростно чертыхался. Колька спрыгнул последним, едва не разбив дальномер. Кто-то где-то кричал, кажется, майор Клыковский, но слова его застревали в шуме ветра, как в вате. Из соседних машин, развернувшихся в боевой порядок, сыпались огневики и с веселым гиканьем разводили станины. Колька подхватил дальномер и устремился к командирскому газику. Два раза он, поскользнувшись, падал на снег. Наконец из белесого мрака стремительно вынырнул майор Клыковский. Как из-под земли вырос ефрейтор Махарадзе, ловко собрал столик и укрепил на нем свой пульт. В долговязом нескладном солдате Колька с трудом узнал Цветкова. Родион деревенеющими пальцами привинчивал к рации антенну. Ларин помогал ему настроить частоту. Оттого, что у Родиона было такое тревожно-сосредоточенное лицо, Кольке вдруг стало хорошо и спокойно. Захотелось быстрее показать Цветкову, что он, рядовой Фомин, с этими обстоятельствами уже знаком.

Через несколько минут объявили отбой — командир полка остался доволен вторым дивизионом. Солдаты хлынули по машинам. Родион подбежал к Кольке и спросил:

— Ты где пристроился?

— В штабной будке, — смутился Колька.

— Недурно. Еще местечко найдется?

Колька растерянно покосился на Большакова, который зачем-то остановился возле них, и пожал плечами.

— Найдется, Цветков, — усмехнулся замкомвзвода. — Приходи к нам. Теплее будет.

Увидев в дверях Родиона, сержант Ларин недовольно присвистнул.

— Куда еще девятого? И так-то ногой не шевельнешь…

— Затихни, Глеб. С профессором веселее. Он стихи нам почитает, — лукаво прищурился Большаков.

— Ну уж! Веселья от него, как от этой печки. Он уже три месяца меня веселит…

Родион с трудом втиснулся между ефрейтором Махарадзе и Колькой. Брюзжание Ларина его не раздражало — пять минут назад он видел другого Ларина: отчаянного и заботливого командира, который не дал ему, салаге, впервые попавшему в полевую обстановку, удариться в панику. Неприятным оставалось только то, что Родион чувствовал себя беспомощным перед Лариным, хотя был старше на четыре года. Даже мысль о том, что он умнее и талантливее Ларина, не утешала его, а наводила только на досаду, — он старался не думать об этом.

Ехали весь день. Уже наскучило орать песни и травить анекдоты, — солдаты уронили головы и задремали. Родиону спать не хотелось, но покачиваться с закрытыми глазами было сладко. Куда он едет и где он сейчас — этого Родион не знал, но ему было весело думать, что кто-то там, впереди колонны, лучше его знает: куда он, где он и для чего. А может, у него и не было прошлого, а всего-то и было, что глухой рев машины на подъемах, тяжесть чьей-то головы на плече и тонкий холодок автомата, струящийся сквозь казенные рукавицы?

Никто не заметил, когда машина остановилась. В узкую дверь будки просунулся командир взвода управления лейтенант Янко.