Борис Леонов - Солдаты мира

— А венок-то не наш… Наш был из астр, а этот из гвоздик.

Командир снял фуражку, а мы — бескозырки.

Служил офицером в Военно-Морском Флоте. Окончил Литературный институт им. М. Горького. Член Союза писателей СССР. Лауреат премии им. А. Фадеева. Живет в Москве.

Вышли в свет книги «Рота почетного караула», «Обратный адрес — океан», «Серп земли», «Громовержцы» и другие.

Дневальный по батарее, густобровый таджик, впервые подавал такую команду и поэтому закричал дурным голосом: «Батарея, тревога! Посыльные, за офицерами!»

Словно вагон мерзлой картошки с грохотом высыпали на пол. Зарябили казенные кальсоны и стриженые головы. Срывая одеяла, с нижних ярусов мотнулись к окнам, и в казарме стало темно и гулко, как в колодце.

Тонкая иголочка вонзилась в сердце Родиона и застряла там. Еще на вечерней поверке, когда старшина проверял у него знание обязанностей по тревоге, Родион понял, что эта ночь будет самой длинной в ого жизни.

Чтобы перехитрить нервы, он подсчитывал шаги дневального, но стоило тому кашлянуть, и Родион вздрагивал, шарил рукой под койкой, проверяя валенки.

Как только дневальный прокричал команду, Родион в тот же миг возненавидел его голос. Он спрыгнул на холодный пол, отутюженный до сухого блеска пудовой «ласточкой», и едва не сшибся лбом с сержантом Лариным. Выхватив из валенок портянки, Родион увидел, что кто-то в спешке их подменил: они были тоньше и пахли чужим потом. Пока он чухался с ватными брюками, ребята уже запахнулись в шинели и, насадив на ремни штык-ножи, бросились в оружейную комнату за автоматами.

— Шевелись, интеллигенция! — крикнул Ларин. — Радиостанцию не забудь и противогаз.

Родион выбежал из казармы вместе с Шамсутдиновым, самым нерасторопным солдатом в дивизионе. Навьюченный ящиком с патронами и двумя автоматами, Шамсутдинов то и дело останавливался и сдувал пот с бровей, моргая заиндевелыми ресницами. Родион тоже взмок.

У него затекли руки, и под сбившимся ватником гулко выстукивало сердце. Но было в этом изнеможении что-то сладкое, от чего становилось легче, как и от сознания, что жестяной голос дневального остался позади. Но теперь душу изматывал надсадный рык «уралов», высунувших из боксов бульдожьи морды. Весь полк сгрудился в парке, и Родион растерянно толкался среди незнакомых ребят, отыскивая свой взвод. И когда перед ним вырос сержант Ларин, он обрадовался ему как дорогому и близкому человеку. И странно Родиону было, что еще вчера он не мог бы простить этому рябому крепышу ни одной из тех обид, которые он холодно копил в себе.

— Бегом к пятому орудию, Цветков! Ребята никак не могут подцепить гаубицу к «уралу». С ними поедешь.

Ларин на секунду задержал внимательные глаза на оглушенном лице Родиона и, усмехнувшись, дружелюбно тюкнул его в плечо.

— Не кисни, профессор. Первая тревога всегда такая.

Снова Родиона кольнула стыдливая и обидная мысль, что каждым своим шагом он дает приятное право этому мальчишке учить его и ободрять. Но почувствовав, что слова Ларина необходимы ему, он признательно улыбнулся и поспешил уйти. Возле наглухо зачехленных гаубиц хлопотали орудийники, ухали по-бурлацки, ворочая станины. Зычным голосом распекал командир второго дивизиона старшину третьей батареи Онищенко. Метался от расчета к расчету начштаба майор Клыковский, сухой и стремительный, как штык. Насилу отыскал Родион сержанта Гуцало, командира пятого орудия. У Гуцало застопорила одна станина, и он, взмыленный, гонялся за арттехником, которого разрывали на части все дивизионы.

— Отчепись, Цветков! Не до тебя. Место будет — сядешь. Но за твою радиостанцию я не отвечаю.

— По места-а-ам! — разорвалось над парком.

Артполк словно ветром сдуло. Гремя автоматами, солдаты рассыпались по машинам.

Ликующе взревели тягачи, взвизгнули командирские «бобики».

Дорога ощетинилась стволами гаубиц.

Притулившись на ящике с боеприпасами, Родион глядел сквозь широкий разрыв в брезенте, как клубы морозной пыли поглощают соседнюю машину и ствол орудия. От всего железного в кузове исходил жесткий холод, остужающий потное расслабленное тело. На выбоинах рация больно впивалась в бок, и Родион стукался головой о чью-нибудь каску. И хотя было дьявольски неудобно сидеть в такой скрюченной позе, душу обволакивало тихое блаженство. Прислушиваясь к уютному смеху солдат, сдавленный их плечами и спинами, Родион чувствовал себя растворенным в какой-то большой и спокойной мысли, в которой не оставалось места тщеславию. Казалось, в этой грозно ревущей машине, где некуда вытянуть застывшие ноги, он вырвался из туго сплетенного кольца своих прежних сомнений и привязанностей. И как будто беспощадный ствол стодвадцатидвухмиллиметровой гаубицы метил именно в эту скучную и далекую жизнь…