Борис Леонов - Солдаты мира

Любопытно наблюдать, когда он на ходовом мостике. Только прикоснулся к поручням — и уже наверху. Стоит как впаянный, как часть надстройки, которая была спроектирована и установлена еще на верфях. Ветер семь баллов — рвет полы накидки, дождь такой, словно кто-то швабрит наверху облака, а командир забыл про капюшон. И с фуражки не спустил ремешка под подбородок. И не дотронулся, чтобы придержать. Фуражка сидит как влитая. Тоже по-гренински — на сантиметр накренясь к правой брови.

Вот он взглянул на море. Но так, как мы смотрим, нет! Мне кажется, что к морю он относится, как к существу вполне одушевленному. И если действительно есть моряки, которые с морем на «ты», так это наш Гренин. Он посмотрел на волны так, словно спросил о чем-то, словно сказал: «Ну, ладно-ладно, хватит волноваться и ершиться, ты же, море, знаешь, что нам еще долго нести службу, а впередсмотрящие на баке промокли насквозь. Да и видимость ноль».

— К вечеру уляжется. — вслух скажет Гренин настолько уверенно, словно хорошую погоду ему пообещало само море.

И правда, к вечеру, глядишь, волны обмякли и потеплели.

Как все это передать Борису? Засмеет: «Мистика! Командир есть командир. И в голове у него одна лишь служба вперемежку с пунктами устава. А ты — «с морем разговаривает!»

Как объяснить Борису, что в командире я теперь вижу сразу троих: пацаненка Лешку, десятиклассника Алексея и капитана 3 ранга Алексея Ивановича Гренина. И все «трое» они по-разному и в то же время одинаково помнят о подвиге «Стремительного».

Действительно, что осталось в памяти маленького Лешки? Развалины? Матрос? Как смутна его фигура в клочковатом дыму бомбежки! Среди теплоходов Лешка ни за что не узнал бы того, на котором плыл вместо с беженцами. Но силуэт «Стремительного» мальчишка но мог забыть. Ведь рядом — крикни и тебя услышат! — плыл провожатым этот юркий кораблик, и с него весело махал флажками дядя Петя.

Больше десяти лет, словно по бикфордову шнуру, пробирался огонек памяти. И вдруг взрыв! А какие пути привели Гренина к заветной точке в перекрестье широты и долготы? Как нашел командир то место на морской равнине, где волны сомкнулись над мачтой «Стремительного»?

Мы томились с Афанасьевым в рубке, когда в динамике раздался трескучий голос вахтенного:

— Матроса Тимошина к командиру!

«Это еще зачем?» — спросил я Афанасьева.

«Не знаю!» — пожал он плечами.

Командир сидел в той же неловкой позе, как и тогда, при нашем знакомстве. Но выглядел посвежевшим и хорошо выспавшимся. Но я-то знал, что командирский сон в походе не сладок. Меня сразу смутил извиняющийся тон.

— Садитесь, садитесь, давно собирался поговорить… Да вот все пашем и пашем — фуражка не просыхает. Как служба, Тимошин?

— Нормально, — сказал я и сострил невпопад: — Кормежка хорошая, остатков нет, сами доедаем.

Командир усмехнулся:

— Не сомневаюсь…

И замолчал. Наверно, это мое про остатки сбило его с толку. Ни к селу ни к городу получилось. Но зачем он все-таки вызвал, не харчем же, в самом деле, поинтересоваться.

— Хочу вам показать кое-какие документы. — Командир нерешительно открыл толстую кожаную папку. — Уголок боевой славы надо бы оформить, да вот жилплощади маловато… А стенд хотя бы нужен. Афанасьев говорил, что у вас почерк хороший… Возьметесь, а?

Что за вопрос? Любое приказание готов выполнить не задумываясь, хотя, признаюсь, к стендам особого влечения не испытываю.

— А насчет чего стенд? — спросил я.

— Вот с этого можно начать, — тихо сказал командир и развернул истертый на сгибах лист бумаги. — Прочтите.

Тусклым машинописным шрифтом на листке было напечатано:

«В этот день дул сильный семибалльный ветер с норд-оста. Пришлось в темноте форсировать минное поле большой глубины и плотности. Отряды и конвои шли в кильватер один другому за тралами базовых тральщиков — выход из протраленной полосы грозил гибелью. Но и на протраленной полосе плавать было далеко не безопасно. Корабли не успевали расстреливать мины, подсекаемые как их параванами, так и тралами тральщиков. Сторожевых катеров, используемых обычно для этой цели, не хватало. Один из эскадренных миноносцев за час обнаружил двадцать мин…»

Я остановился и недоуменно поднял глаза на командира.

— Читайте, читайте, — сказал он.

«Опасность подрыва на минах таилась на каждом шагу. К этой главной опасности прибавились и другие — обстрел береговых батарей, атаки торпедных катеров противника…»