Александр Шевченко - Под звездами

На рассвете Скиба и Пылаев привели пленных немцев в деревню Березовый Угол.

На взгорбке, около большого дома, окруженного сплошным забором из березовых кольев, — бывшей немецкой комендатуры — они остановились.

На заборе еще висела большая вывеска с надписью «Kommandantur» и орлом над нею.

Пылаев сильным ударом приклада сбил вывеску на землю.

— Нет теперь на этой земле немецких комендантов и вовеки не будет!

Стали отбирать документы у пленных — Пылаев должен был конвоировать их в штаб полка.

Пленных было человек двадцать. Одежда на них — какое-то невообразимое тряпье, первоначальное назначение которого теперь уже невозможно определить. Пленные натянули на себя все, что только может согревать: платки, одеяла, женские пальто. Безразличие этих людей к своей внешности говорило о том, что животный страх за свою жизнь парализовал в них все человеческие чувства.

В одну ночь Пылаев увидел столько зла, столько ничем не оправданной жестокости, будто в эту ночь прожил много страшных лет.

А мимо идут и идут освобожденные с озера — их колонна тянется по взгорбку, через мост, широким снежным полем и выходит из лесу. Убитых и раненых несут солдаты на самодельных носилках из жердей.

Вот ведут под руки плачущую навзрыд женщину. Она несет на руках ребенка, завернутого в сшитое из пестрых лоскутков одеяльце. Ребенок мертв, но женщина не верит этому, не хочет примириться с его смертью; она кутает трупик в свой полушубок, стягивает с головы платок, чтобы потеплее завернуть его.

Пылаев пристально разглядывает пленных.

Это его враги. Они пришли сюда, в Россию, чтобы захватить землю его отцов, а его самого уничтожить или сделать рабом. Это они сожгли Березовый Угол, согнали людей на лед Понизовского озера, убивали детей, женщин.

Пылаев пытается прочитать в их глазах, сознают ли они чудовищность того, что совершили, чувствуют ли раскаяние.

Нет, ничего этого в глазах пленных не было.

Они стоят, вытянув руки по швам, как их приучили, и опасливо и в то же время со скрытым любопытством разглядывают своих победителей. Друг на друга они не смотрят и не разговаривают между собой; словно и не знакомы. Их волнует сейчас одно: что с ними будет теперь. Сейчас каждый думает только о себе, о спасении своей жизни, а некоторые, уже безразличные ко всему, даже и о том не думают: они устало и равнодушно глядят перед собой пустыми, погасшими глазами.

Береснёв, с автоматом на шее, покрикивает на пленных, подталкивая вперед:

— Комт, комт, не стесняйся! Чего ломаешься, как копеешный пряник?

У Береснёва через всю щеку — от виска до подбородка — широкая кровавая полоса.

— Что у тебя на щеке? — спрашивает его Пылаев.

— Это? — Береснёв отер щеку рукой. — Вот этот длинный поцарапал, — он легонько толкнул автоматом в живот высокого худого немца в очках с одним стеклом, — как баба, царапался, все не давался... Ух, я тебя! Была бы моя воля... — деланно грозно замахнулся на пленного Береснёв и потом беззлобно, добродушно улыбнулся: — Весь фасад, можно сказать, испортил! Как я теперь своей молодой жене покажусь?

Немец высоко вскинул маленькую голову: один глаз его, водянистого цвета, сильно увеличенный стеклом, был испуганно раскрыт, а другой, прищуренный, глядел на Береснёва с ненавистью.

«Штурмфюрер CС Генрих фон Руппельт» — прочитал Пылаев в его офицерской книжке. Он посмотрел на офицера и подумал: «У этого не дрогнет рука направить пулемет на беззащитных людей».

Второй пленный был в рваном крестьянском полушубке, голова его, плотно закутанная большим грязным платком, походила на тряпичный мяч. На ногах у него какая-то странная помесь валенок и сапог на металлических застежках; немецкие солдаты, кое-чему научившиеся на Восточном фронте, не без иронии называли эти сапоги «Zuruckgamaschen» — «гамаши отступления».

Немец осторожно переминался с ноги на ногу, бросая исподлобья то туда, то сюда быстрые взгляды маленьких мышиных глаз.

Вместе с документами он подал зеленую листовку с пропуском и стал кричать:

— Гитлер капут! Гитлер капут!

В колонне подросток лет двенадцати в большой, видно чужой, лохматой барашковой шапке, которая придает ему суровый и угрюмый вид, везет на салазках женщину. Голова у женщины свалилась набок, глаза закрыты.

— Что с нею? — спросил у мальчика Скиба.

— Это мамка моя! Гитлеровцы проклятые в ноги ранили ее!

Скиба растолковал мальчугану, как найти батальонный медпункт.

— Ой, боже ж мой... ой, боже ж мой, — услышал Пылаев крик из колонны.