Александр Шевченко - Под звездами

— Продвигаемся, товарищ командир! Скиба довольно хлопнул Шпагина по плечу.

— Продвигаемся, замполит! — улыбнулся Шпагин и добавил, прислушиваясь к стрельбе в районе второго взвода: — Хорошо бы связаться с нашими! А то, наверное, там думают, что нас и в живых-то нет!

— Позвольте я проберусь! — предложил Балуев. Только огоньком поддержите!

— Я не о том, Вася: соединиться с нашими — вот что нам надо!

— И это можно, — засмеялся Балуев, — только тут уж придется всем браться!

Он воткнул немецкую винтовку штыком в землю и надел на приклад подобранную в траншее шапку.

— Пусть все знают, что мы тут и никуда не уйдем отсюда!

Шпагин с улыбкой посмотрел на Балуева: как люди на главах меняются, растут! Он сейчас по-новому увидел и понял своих солдат: и ротного писаря Лушина, которого считал робким, рассеянным мечтателем, и Болдырева, и Корушкина; Кажется, давно их знал, и знал хорошо, а в бою, в смертельной опасности и величайшем напряжении, обнаруживаются в человеке новые силы, открываются новые глубины характера!

Вскоре стрельба в районе первой роты стала усиливаться, участились резкие хлопки минометов. В поле среди немцев и на самих немецких позициях чаще и чаще рвались мины, потом послышались глухие залпы пашей тяжелой артиллерии. И вдруг все увидели, как со стороны первой роты показались цепи наших солдат. Они быстро смяли, опрокинули немцев, те стали отходить, заметались на «ничейной» земле, но отовсюду их встречал огонь контратакующих. Одни падали, сраженные огнем, другие сдавались, бросая оружие и поднимая руки.

Воодушевление охватило горстку солдат, сражавшихся под началом Шпагина. Болдырев крикнул «ура» и с автоматом побежал за отступающими, за ним бросились остальные. Из траншей стали выбираться другие солдаты, вскоре весь батальон двинулся в контратаку, в ожесточенной схватке выбил гитлеровцев из их траншеи и занял ее.

После боя Шпагина разыскал Арефьев, возглавлявший контратаку, и, дружелюбно улыбаясь, подошел к нему. Шпагин встретил его недоверчивым взглядом, коротко и сухо доложил о бое роты. Арефьев слушал с разочарованным, обиженным видом, помахивая планшеткой, потом стал задавать вопросы, но Шпагин отвечал коротко, односложно.

— Да-а, а ты злопамятный, Шпагин... — горько усмехнулся Арефьев. — Я ведь тебя насквозь вижу... Все за Подовинникова обижаешься?

Шпагин, помолчав, ответил:

— Если бы дело меня касалось — я бы стерпел. А все ли сделали вы тогда, что могли, — вот о чем я думаю! Разве обязанность командира только в том, чтобы гнать солдат вперед?

— Знаешь, Шпагин, подчиненным всегда кажется, что начальство обижает их, не хочет помочь им! Я же говорил тебе, что в то время батарея меняла позиции... — тут Арефьев закашлялся и договорил хриплым, простуженным голосом: — Ну, ладно, брат, на начальство сердиться не положено! Боялся, что не успеем вас выручить! Ведь немцы, что мошкара, облепили вас! У нас там тоже было дело: первую роту немцы обошли, ударили ей во фланг...

— Знаю: через взвод Хлудова они прорвались.

— Вот-вот... пришлось просить у подполковника резервы, а он, знаешь, как охоч их давать! Когда немцы чуть ли не к землянке его подошли, только тогда и решился! Хорошо, что вы продержались!

— Трудно нам пришлось... но отходить мы не собирались, даже, как говорится, улучшили свои позиции, — устало улыбнулся Шпагин, весь еще охваченный дрожью от сверхчеловеческого напряжения, и сейчас, наконец, рассказал Арефьеву, как все было, но тут же почувствовал, что никакими словами не передашь пережитого.

— Э-э, да тебя задело, оказывается! — обеспокоенно сказал Арефьев, глядя на Шпагина. — Постой, постой, дайка я перевяжу!

— Где? — удивился Шпагин, он не чувствовал боли и только сейчас, после слов Арефьева, ощутил легкое жжение повыше левого виска.

Они присели на ступеньку траншеи. Арефьев разорвал индивидуальный пакет и крепко, аккуратно, может быть, даже слишком аккуратно, как он вообще все делал, перевязал рану.

— Кожу сорвало изрядно, а кость цела: штыком, что ли, тебя зацепило?

— Право, не знаю, — только сейчас почувствовал. Разве в этакой каше что-нибудь разберешь?

— Ты... в будущем поосторожнее... не горячись, — сказал, недовольно покашливая, Арефьев и бросил на Шпагина строгий взгляд из-под нахмуренных бровей.

Шпагин улыбнулся тому, как неуклюже комбат выразил свое беспокойство о нем, но иначе он не умел, и Шпагина тронуло то теплое, заботливое чувство, с каким Арефьев расспрашивал его о бое, перевязывал его и сейчас просил беречься. У него с комбатом с самого начала установились натянутые, официальные отношения, и он рад был видеть теперь, что Арефьев не такой уж черствый человек, каким он считал его. Шпагин всегда радовался, когда находил в человеке хорошее.