Ян Винецкий - Отчий дом

Наденька вспыхнула, низко опустила голову…

С тяжелым чувством прыгнул Петя на подножку тронувшегося поезда. Мама и Наденька беспрестанно махали платочками и что-то кричали ему, он не мог разобрать что.

В многолюдной сутолоке вокзала Петя видел только две пары женских глаз, неповторимых своим выражением. Маргарита Викторовна смотрела на него с гордостью, смешанной с печалью и извечным материнским страхом перед неизвестной судьбой, ожидавшей ее дитя. Наденька глядела так, будто говорила: «Не забывай меня». И тут же этот взор сменялся другим, самоуверенно-лукавым: «Я знаю, ты меня не забудешь!»

Пете хотелось спрыгнуть с подножки уже набиравшего скорость поезда, остаться в милом сердцу городе, каждый день видеть маму, музицировать с Наденькой, возиться с голубями. Но жизнь не считалась с чувствами Пети. Она властно звала его к новым, иным местам, к незнакомым делам и людям.

Ветер развевал светло-русые волосы, бил в лицо.

Уже давно скрылись из виду темные фигуры мамы и Наденьки, вокзал и дома окраины Нижнего Новгорода, а Петя все еще стоял на подножке, задумчиво всматриваясь в лазоревую даль, где блестела расплавленным серебром Волга, а за нею гурьбились на полях золотые суслоны хлебов.

К самому полотну дороги подступал бело-желтый прибой ромашек. Эх, сорвать бы одну и погадать, что ждет его впереди?.. Нет, любит ли его Наденька?

С малых лет рос вместе с нею, как сестра была. Но последнее время в их отношениях появилось нечто новое. Петя стал с нетерпением дожидаться встречи с нею, а когда встречался, внезапно робел, казался самому себе неуклюжим и глупым.

И только играя на рояле обретал Петя смелость и вдохновение. Ах, как любил он аккомпанировать Наденьке!..

Однажды она пела «Соловья» Алябьева. Весь дом наполнился чудесными трелями. Когда она умолкла, Петя начал играть другой романс и сам запел:

Наденька бросила взгляд на клетки, где, не шелохнувшись, сидели Петины соловьи, и спросила:

— А что же они не поют?

— Соловьи в неволе не поют, — ответил Петя.

Теперь, без Наденьки, он казался тем же соловьем в неволе…

Лето после окончания корпуса пронеслось незаметно. Вместе с Наденькой и Данилкой ездил он на рыбалки, гонял ненаглядных своих голубей и даже напоследок с увлечением смастерил воздушного змея и, налюбовавшись его полетом, подарил мальчишкам.

Но с Наденькой так и не поговорил он ни разу о самом сокровенном.

Первый поцелуй в комнате, озаренной луной, — не слишком ли призрачно и мимолетно то счастливое мгновенье? Но как памятен, как дорог сердцу единственный поцелуй этот!

Петя бранил себя за нерешительность. Надо было прямо сказать Наденьке, что он любит ее, и спросить, разделяет ли она его чувство.

Впрочем, кто в семнадцать лет не любил и не молчал, как рыба, когда предстояло признаться в любви своей!

Верный друг Данила вышел в тамбур и потянул Петю за ремень:

— Пойдем в вагон!

На полках сидели и лежали кадеты в холщевых рубашках и брюках, из-под фуражек с белым верхом независимо выглядывали лихие чубчики, губы складывались в заученно-циничные гримасы, в голосах отчетливой фальшивинкой звучала этакая напускная хрипотца, — словно не желторотые птенчики чирикали, опьяненные свободой, а сами ветераны Ляояна или герои «Варяга» басили о минувших битвах.

Нет, стоило семь лет, лучших лет детства протомиться за высокими кирпичными стенами «Аракчеевки», где офицеры-воспитатели всех степеней сыпали неувольнениями и арестами, а преподаватели — прескучной премудростью заляпанных прошлогодними чернилами учебников, стоило все это вынести ради наступившей свободы.

Когда Петя с Данилой вошли в купе, Зарайский с азартом отчаянного игрока врал про свои любовные связи с одной «преславненькой девчонкой», а Митин и Лузгин слушали с выражением восхищения и откровенной зависти на раскрасневшихся лицах, Офицер-воспитатель, сопровождавший команду, спал в дальнем купе вагона.

На столике стояли раскупоренная бутылка, пустые стаканы и раскрытые консервные банки. Пахло кислым перегаром водки.

— Господа! — вскричал Зарайский. Он уже, видно, успел захмелеть. — Забудем прежние обиды! Выпьем за то, что вылезли из кадетских штанов и теперь мы — юнкера!

Зарайский налил в стаканы водку и протянул их Пете и Даниле:

— Пейте, г-господа юнкера!

Данила вопросительно поглядел на друга.