Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 1

Шотман, молчавший полгода, говорил, не слушая возражений и реплик. Тут все было — молодость, и упущенные романы, и кое-что из теории, и холостяцкая бродячая жизнь.

— Мы холостяки по профессии, — говорил он. — Да, да, чорт его… мы бродяги. Мы не успеваем жить настоящим. Настоящее — что такое? Как только закончится настоящее, оно расползается, как амеба, на прошлое и будущее. Стоит вырасти настоящему, как его уже нет. Вместе с ним часть тебя разделилась надвое, отпочковалась туда и сюда… Часть меня хранится в папках, для меня найденное золото есть прошлое, а с другой стороны — оно будущее чистой воды… Двенадцать лет назад я нашел золото на Верхней Оби. Оно лежит в папках. О нем вспомнят лет через тридцать, как о забытом романе. Я нашел золото у Чумигана. В Чумигане заговорят о нем лет через сорок. Я открыл золото в Кэрби. В Кэрби меня помянут добрым словом лет через семьдесят. Я помру, а меня все еще будут находить десятилетиями. Не горсть пыли останется от меня, а хорошая горсть золота, честное слово! Будете раскапывать меня и сорок и пятьдесят лет спустя и говорить: это — Шотман, это — тоже он, подлец. Шотманское золото!.. Я еще найду себе дела лет на полтораста. Найду все золото, запишу на себя — и помру. Разрабатывайте, будьте любезны!

Наступила золотая пора геологии. Да, да!.. Страна обращается к нам — дайте золото, глину, гранит, нефть, руды… А четыре года назад в Среднеазиатском геолкоме был всего-навсего один микроскоп, а всесоюзный геологический съезд в Ташкенте начался с доклада о возрасте земли. Оказывается, ей не полтора миллиарда лет, как до сих пор считали, а всего триста миллионов. Подумайте, какое открытие! А в это время геология Дальнего Востока изучена лишь на два процента! На землю, на землю, геологи! В тайгу, в тундру, в горы!.. Мы — разведчики неоткрытых сокровищ! Охотники за неизвестным!..

Он все еще продолжал говорить, но его мало кто слушал. Гасли свечки и фонари, храп раздавался из всех углов. Но Ольга еще не спала. Дрожащий шотманский голос разбудил ее воображение, и, вся изнемогая от тепла и усталости, Ольга, как в бреду, не могла справиться с мыслями.

«Хорошо, — думала она потягиваясь, — здорово говорил Шотман о нас. Был бы он вместо этого Звягина…»

Ольге было особенно приятно, что Шотман упомянул об альгине.

Океанография оказалась наукой смелой и трудоемкой. Спокойно забиралась она на территории соседних наук и, с виду сухая, отвлеченная, чуждая великих дел, вызывала к жизни промысла поистине фантастические, хотя и реальные во всех отношениях, вроде подводного луговодства. Скромной и тихой океанографии требовались подводные лодки и водолазы, химики, бетонщики-экспериментаторы и художники-повара, чтобы руководить жизнью морского дна, испытывать в лабораториях добытые продукты и смело подготовлять их для практической жизни. Варвара строила на Посьете завод, повар Гришукин, рискуя своим положением в кулинарии, изобретал «подводные» салаты из водорослей, а профессор Звягин ходил заниматься в школу водолазов и, встречаясь с командфлотом, настойчиво выпрашивал у него какую-нибудь старенькую подводную лодчонку для научной работы.

Довольная, Ольга лежала и, улыбаясь, думала об этом заводе.

На мужской половине инженер Лубенцов полушопотом рассказывал кому-то о своих амурных делах.

— В каждой экспедиции у меня жена, — развязно повествовал он. — На сегодняшний день у меня их три. Прекрасные девчата, клянусь честью!

— Ну и ну… — остановил его чей-то шопот.

— Я считаю, что это не этично, — сказал второй голос.

— У нас за такие дела бьют, — спокойно заметил красноармеец-турист.

— А впрочем, может быть, я очень несчастный человек, — ответил Лубенцов с напускной беспечностью.

Красноармеец в трусах покачал головой и вышел из бани, накинув одеяло на плечи.

— Беда эдак жить-то, — произнес он, шагая через спящих. — Эх, парень! А еще в научных работниках ходишь!

Шотман поднял голову, взглянул на красноармейца и, словно узнав в нем стариннейшего знакомого, закивал головой.

Красноармеец этот, прошедший для удовольствия тысячи километров, два раза тонувший и проголодавший семь суток в тайге, был очень знакомой ему фигурой.

Люди этого типа стали складываться года четыре или пять назад. Они сразу сложились тысячами, будто их одним махом породил общий ветер. Они бросались в жизнь, как некогда бросались в поезда их отцы на прифронтовых полустанках, чтобы пойти войной на старую Россию. Отцы голодали, болели тифами и не мылись, и не меняли белье месяцами — потому что смысл жизни был только в войне и в победе. Всякий хорошо выспавшийся человек, когда по неделям не спала страна, казался врагом.