Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 1

Утром этот Жорка опять вызвал Лузу и попросил от имени семерых трудящихся захватить с собой банки четыре варенья из универмага, купить детских книг и два метра голубой резины для женских подвязок.

— Давайте я вам все это куплю, — миролюбиво сказала за обедом Олимпиада. — Я всей тайге покупаю. На прошлой неделе костюм мерила за директоршу двадцатого прииска — очень к лицу.

Олимпиада действительно все и всем покупала, сама другой раз не зная, кому делает одолжение; и лишь глубокой осенью, когда таежники сходились в городе, узнавала она своих подшефных по курткам, платьям, чемоданам или галстукам.

Поутру Луза вылетел с Севастьяновым. Под самолетом куском оторванного неба повисло море, потом оно скрылось, и потянулась тайга, просвечивающаяся реками, полубритыми сопками, налитыми желтой и голубой водой, редкими и низкими жилищами. Вдруг открывались селенья и вновь пропадали. К ним не вела ни одна тропа.

— Как называется? — кричал Луза. — Вот это! Город? Как называется?

— Нумеруем, — безнадежно отвечал бортмеханик, — только, брат, и делаем, что нумеруем. Ум за разум заходит.

Возле нескольких домиков, огороженных проволокой, они сбросили парашют с почтой. Таежные птицы долго кружились над местом его приземления.

— Ведь как привыкли к науке и технике, — прокричал Лузе бортмеханик, — заметят парашют и сейчас: крр, крр, — слетаются, сволочи. Давеча бычью тушу спустили, так, я тебе скажу, тысяч десять этих гавриков налетело, драку затеяли; ну, думаю, унесут нашего быка вместе с парашютом… А вот на почту не лезут, — разбираются, значит, сукины дети!

На аэродром ноль ноль один сели к вечеру. Светло-зеленая лесная поляна, ровная, как озеро, окружена была высоким стройным лесом. В его глубине светились маленькие огоньки, там было уже темно.

По краям поляны, в тени деревьев, стояли как бы широкие кусты, укутанные брезентом, за ними, еще глубже в лесу, светились палатки. Сырой запах леса мешался с бензиновой гарью. Звучала песня. И было очень странно и весело в этом ни на что не похожем миру.

— Михаил Семенович сообщает, что вам нет смысла догонять его, — сказал Лузе высокий худой человек в комбинезоне — как все тут, — когда Луза и Севастьянов вошли в ближайший бревенчатый дом. — Садитесь, — отдохните. Сейчас поужинаем.

Лузе стало неловко.

— Значит, обратно лететь? — спросил он, почесывая голову.

— Да, утром. Вы хорошо себя чувствуете? Тогда, стало быть, утром.

Ужинали сначала вчетвером: Севастьянов с бортмехаником, Луза и высокий. Но вскоре Севастьянов ушел, забрав варенье и подвязки, бортмеханик тотчас завалился спать, а высокий, сидя у стола, внимательно читал толстую книгу.

И Луза тотчас бы лег спать, если бы не эта книга. Что-то было обидное в чтении.

Он курил, сопел, харкал, выходил за дверь, — ночь была полна утомительной тишины, — и наконец промолвил в пространство:

— Хорошее у вас место.

— Да, — ответил высокий, вежливо отрываясь от книги. — Что-что, а место хорошее.

— Вполне подходящее, — сказал Луза подмигивая.

— Вполне, — улыбнулся высокий, берясь за книгу.

— Скучновато маленько, я думаю?

— Не очень, — с каким-то значением в голосе ответил высокий. — Вы и ночью курите? — спросил он, не давая Лузе заговорить.

— Тоже ночь! — небрежно заметил Луза. — В колхозе теперь, знаете, как? Когда погода — так все тебе день и день, а пошел дождь — так вот тебе и ночь с самого утра.

— Вот как! — недоверчиво отозвался высокий из-за книги, и Луза понял, что следует подчиниться и лечь спать.

Утром Севастьянов передал Лузе привет и деньги за варенье от Жорки.

— Ты, отец, нигде такую фигуру, Женю Тарасенкову, не встречал? — спросил Севастьянов Лузу. — Ну, так нету у нас больше Жени Тарасенковой, — печально и торжественно произнес он, и бортмеханик ударил себя по щеке ладонью:

— Заарканили девчонку?

Луза ничего не понял, о какой Жене идет разговор, но и не стал добиваться.

Опять шли над вчерашней тайгой, но теперь она казалась Лузе иной, полной значения. Он ловил таинственные дымки, еле заметные тропы, лодчонки на маленьких реках, штабеля дров на безлюдных поляках, вороха цементных бочек и груды ящиков на гребнях сопок — следы могучего строительного шторма, разбросавшего добро по всей советской земле.

Когда сели в Николаевске-на-Амуре, Севастьянов, прищурясь, сказал:

— Ты в наших делах новый человек — никого не видал, ничего не слыхал, понял? Так вот, если про Женю Тарасенкову узнаешь, любому скажи: передайте Жорке, она там-то. Если б не Жорка, все мы перепутались бы в тайге. Всеобщий друг он.