Сергей Поляков - Признание в Родительский день

«Жалко, — вспоминаю я про кобылку. — Так хотелось проскакать на ней, как раньше бывало, по полю».

Светлое пятно подкрадывается все ближе к моей голове. Сейчас луна, как это не раз бывало в детстве, взглянет мне в лицо и спросит, сплю ли я. Но я не сплю — за полночь и дальше, пока ближе к рассвету не грянут заполошно петухи. Ресторан украл у меня сон — снова и снова я возвращаюсь думами туда. Не готов я был работать там так, как это делали сторож Семеныч и официантка Шурочка — за одну только зарплату — и вместо признательности людской терпеть иногда плевки в спину. Шаг за шагом заново переживаю происшедшее, и когда дохожу до момента прихода ревизора в купе, на меня реально из темноты смотрят глаза Веры. Смотрят и ждут. Будто чего-то не сделал я в последний день, когда меня как третьего лишнего вышвырнул из купе ревизор. Не вышвырнул даже — сам я, привычно струсив, ушел. Ушел, потому что себя спасал — и когда двадцатики собирал с пассажиров дармовые, чтобы оплатить растрату, и когда с пересыльщиком винограда договаривался, и, наконец, в купе, с ревизором, когда жареным запахло. Вера по первому порыву взялась помочь, но не ожидала, что все на нее ляжет, думала, что не уйду я до конца, может, бригадира позову, — мог бы, должен был остаться. Какой-то частички силы не хватило мне, чтобы не уйти, силы, которую я растерял, растратил, сшибая копейки по вагонам. И конечно же, она гнала меня, не хотела больше видеть — того, который заманил, завел ее в мерзкое зловонное болото и бросил. Снова и снова ее глаза из темноты — милые, родные, и все тот же вопрос в них: почему я тогда ушел?

Во дворе надтреснутым голосом жаловалась курица на свой голод. Внизу, под сараем, глухо ударялась лопата о промозглые доски пола — отец убирал навоз. Мать взялась во дворе, — видно, нарочно, чтобы разбудить нас, — скрести ножом дно кастрюли. Звук был неприятным, от него по телу бежали мурашки, но, несмотря на настойчивость матери, уже приученный к ленивому общежитскому режиму, вставать не торопился. Брат Вася посапывал рядом.

— Эй, лежебоки, — окликает, наконец, нас мать, — вставайте, ехать пора.

— Куда?

— На покос, куда еще летом ездят люди добрые… Отец уже все собрал.

Я быстро надел брюки. При входе на кухню меня ударило чем-то сверху по голове, швырнуло на колени. Очнулся от того, что мать лила мне на затылок холодную воду из ковша и приговаривала: «Вот как дом-то надолго оставлять — обиделся он на тебя…» — Оказывается, я забыл нагнуться и с разгона резнулся о притолоку.

За завтраком, торопясь, ели оладьи и молчали.

Вот оно, желанное, спокойное. Шажок — рывок, шажок — рывок косой. Трава еще мягкая, молодая, потому что весна нынче припоздала. Рядок привычно стелется слева, былинки, словно еще не веря в свою погибель, стоят, прямые, в наклон. Но когда возвращаешься к началу скошенного ряда, они, потерявшие связь с землей, едва заметно склоняются головками вниз.

И еще важное жизненное открытие: спутанную траву труднее косить.

Сверху роса сошла, но у земли влага еще сохраняется. Из нее неуклюже выбираются закоченелые кузнечики.

Шажок — рывок, шажок — рывок. Не думай ни о чем, только научись экономности движений, не заваливай при заточке косу. Следи, чтобы не наскочить на сучок, ловко обкашивай кочку и — дальше.

Вот что я искал, вот куда ехал, стремился.

Шажок — рывок, шажок — рывок. Отец, несмотря на возраст, усталость, больную ногу, по-прежнему косит быстрее всех нас. И ряд у него выбрит чище. Со стороны поглядеть, он и не работает вовсе, а лишь держится за инструмент, который только направляй… Мать трудно дышит сзади — ей косьба в тягость. Она то и дело останавливается, отдыхает.

Я благодарен работе: не надо ни о чем думать, рассуждать, чего-то опасаться. Надо только трудиться — не хитря. Потому, что все здесь продумано за тебя, решено, и устроено — просто, спокойно, мудро. Как шелест листьев на ветру.

И тут вновь вспоминаю Веру — и моего счастливого состояния как не бывало.

Мы косим первый уповод, отправляем мать готовить обед, сами принимаемся за прошлогоднее остожье. После обеда — грести. Отец в своей стихии! Помалкивает. Движения его точны, сноровисты, экономны. Он старательно готовит гнездо для березового стожара, забивает его в землю. Я спешу помочь отцу, меня обдает запахом его пота, ощущения детства потихоньку овладевают мной. После обеда, приготовив волокушу, отец уезжает обмеривать совхозные поля, а мы с Васей и матерью начинаем грести.