Сергей Фролов: Повесть о Поле Фимкиной

— Да я отпуск-то брал небольшой — вас повидать.

— Погоди! Ведь мы и не побыли с тобой. Что же это за отпуск такой у тебя?! — она взяла его сзади, хотела повернуть к себе.

— Такой и есть! — упрямо дернул Саша плечами, но не обернулся. — Отгулы брал!

Мать, собранная к работе, шла рядом с Сашей на колхозный ток, пытаясь поспеть за сыном, громыхала о землю резиновыми сапогами.

— Ты ему, отцу-то, сказал бы, как я тебе велела. Так, мол, и так, пап… Иль ты сказал? — пытала она по дороге Сашу.

— Я сказал. У тебя же, говорю, помощника нет…

— А он?

— Сказал про комбайн, что все железо на него у нас плавится.

— Вот и все… А то разве не плавится.. А дед — расспрашивал тебя?

— Да, про топоры, чтобы больше их выпускать.

— Ну, сынок, — уговаривала его мать, — раз надо. И топоры… А как же? Ведь ты уже большой, все понимать должен.

Они дождались, когда нагрузят машину, идущую с зерном на элеватор. На повороте Саша глянул в боковое окно: удалялась мать, удалялись дома, село, поля. Еще недавно все было рядом, стоило лишь руку протянуть, чтобы дотронуться. Ходили с отцом по стерне, спали на соломе, только что завтракали с матерью за одним столом. Все время вели разговоры. Ведь ничего не стоило сказать: «Папа, мама, я ведь…» Но теперь было уже поздно. Машина выскочила на асфальтовую дорогу, и только тугой ветер рвался за стеклами кабины.

Возле прорабской на строительстве рудника «Глубокие горизонты» — небольшая столярная мастерская. Походная, на полозьях. Зайдешь в нее со света — тебя во мраке обдаст визгом циркулярной пилы и горьковатым смолистым запахом опилок.

Усердствует тут столяр Вязовцев. Все его зовут — дядя Федя. В работе он до странности самозабвенный. По смуглым худым щекам, по впадинам на висках текут струйки пота. Спина слегка исходит паром. В карих запавших глазах — добрый блеск азарта, задора. Можно бы сказать, если не бояться «высокого штиля», — вдохновенный блеск.

— Чавой-то у тебя? — спрашивает он своим пермяцким выговором, как только войдешь к нему в столярку.

— Да вот, топор насадить…

— Клади. Сейчас, моментом.

— Дядя Федя, — вбегают молоденькие, быстроглазые девчата-отделочницы с поломанными полутерками и прави́лами, — наладь, пожалуйста… А? Дядя Федя…

— Ах, чтоб тебя намочило! Давайте сюды.

Основная его работа — изготавливать всевозможные рамы, фрамуги, плинтуса и обналичку для стройки. А между делом приходится одному черенок на лопату насадить, второму топор на наждаке поточить. В столярке у него строгий порядок. Боже упаси, чтобы он кого из плотников, работающих в бригадах, допустил к своему инструменту или к верстаку. Все у него наточено, отлажено. И все на своем месте.

В этот день не раз заходила хоздесятница участка. Сначала ей срочно потребовалось первомайские плакаты прибить на видном месте, затем прораб решил у себя в шкафу еще одну полку сделать. Тогда Вязовцев, одевшись, старчески торопливо выбегал с инструментом, бухая белыми от опилок сапогами по весенней земле.

Где-то во второй половине дня хватился своей ножовки, но сразу не нашел. Куда подевалась? Всегда же под руками была! Сбегал в прорабскую, где добавлял в шкафу полку, поискали вместе с хоздесятницей, побывал и у места прибитых им предпраздничных плакатов, затем снова оглядел столярку — нету нигде. От мгновенной страшной догадки, что ножовка совсем пропала, в лицо кинулся жар и пот. Не такой пот, что струйками на висках от усердия в работе, а мелкий — сыпью по лицу. И ослабшие колени подкосила дрожь. Все тут, на месте: рубанок, стамеска, отборник — ножовка исчезла. Заглянул еще раз по всем закоулкам, где ей сроду никогда и быть не следовало, переворошил щепу, стружки под ногами — пила как сгинула.

Сел в бессилии на чурбак и начал костерить вгорячах всех и вся:

— Эт ведь, когда я выбежал из столярки, кто-то упер!

— Да чтоб ему руки-ноги…

— Лучше б мне палец оттяпать, чем лишиться такой-то пилы. Ведь ей же цены нет!

Где теперь искать? Только у плотников. Это кто-то из них стибрил пилу, тут даже и думать не надо. Сколько глаз на нее зарилось, и все же подкараулили.

Вязовцев, не мешкая, обежал все плотницкие бригады. Там дивились его бледному растерянному виду, наперебой, явно насмешничая, но вроде бы заинтересованно расспрашивали:

— Украли? А что за ножовка, дядя Федь?

— «Что за ножовка!» Эх, даже говорить нету сил! — кричал чуть не плача столяр. — Золотая ножовка, я ею весь рудник и город, считай, построил. Из тысячи таких, как у вас, отличу. Не добром на тот свет пойдет, еж узнаю, кто это сделал!