Сергей Фролов - Повесть о Поле Фимкиной

И прах изношенной обуви Еграна Терешонка, неугомонного, бессонного топтуна, в заботах своих исследившего колхозную землю, и былые радости и горести давних Полиных сельчан многократно проросли и отшумели на ветру.

Никак не могли не вернуться в родные пределы: хоть с попутным ветром, а долетят сюда все помыслы и чаяния тех, что махали на прощание с увозивших подвод родным и близким и пали в своих и иноземных тоскливых полях.

Души многих-многих людей, памятных Поле еще с детства, витают сейчас в воздухе, разглядывают, что сделали оставленные ими на жизнь чада. Так же беспокоятся за всех, как и при жизни, не знают угомона. Наверно, плохо им, когда видят, какую неразумность творят на земле иные люди, и заслоняют в горе и плаче глаза от обиды.

И мамки Фимки дух тоже витает где-то рядом, вместе со всеми, печалится о Поле и ее детях. А может, узнаёт себя в Фиме и ликует, только сейчас возмещает радостью свою горемычную долю. И не теплый ночной воздух, а мамакины касания ощущают они с Фимой кожей лица. Совсем рядом она с ними, даже вроде слышно ее дыхание, только сказать ничего не может.

Маленькая Поля, когда похоронили мать, все время верила, что она вот-вот придет к ней, как возвращаются те, кого заждались из долгой отлучки. Поля, хоть и было ей всего семь лет, хорошо помнит, как умирала мать. Она лежала с землисто-серым лицом, а Поля сидела у ее изголовья. Мать вдруг открыла округлившиеся в страхе, почти уже без мысли глаза, вскрикнула: «Дочка, ведь я умираю!» Торопливо притянула Полю, хотела прижать ее к себе бессильными руками, но по ним прошли только чуть слышные судороги, руки ослабли и мертво опали по бокам. Из полуоткрытых глаз ее выкатились две блестки — последнее, что напоминало недавнюю жизнь в матери. Когда хоронили мать, накрывали ее крышкой и навсегда уходил из глаз ее лик, а потом засыпали гроб землей, маленькая Поля не верила, что мать взаправду покинула ее насовсем. Она верила в могучую силу, какая бывает только у любимых, почти обожествленных детьми матерей, верила, что мать поднимет насыпанную на нее тяжесть и придет к ней. Затаившись в постели, в колхозной сторожке, она считала ее шаги по ночной дороге от кладбища до двора. Вот еще немного… скрипнет дверь, и мать, совсем-совсем живая, склонится над своей истосковавшейся Полей.

И чудо это свершилось. Мать пришла на этот свет маленькой Фимой, и они опять вместе. Такие чудеса может творить только земная сила.

За ее спиной завозились, и Поля оглянулась. Вовка, поворачиваясь во сне, утянул со снохи одеяло. Завернувшаяся сорочка оголила ее тело. Поля, ничуть не смутившись, потянулась через Фиму, одела сноху.

Она еще раз посмотрела в темные поля, и тут ее настигла новая мысль, что вот спать давно пора, а ей не хочется возвращаться домой. Она вспомнила пережитый страх и поняла, что не сможет заставить себя сделать сейчас в ту сторону и одного шага. Пока сидела на крылечке, переживая счастливые минуты, в которые жизнь ей представилась нескончаемой, успела расположиться душой к дому своих детей.

— Айда, Фимочка, уложу тебя, — приговаривала Поля, осторожно пробираясь по краю крыльца мимо детей в квартиру. — Стулья подставлю, фуфайкой застелю и сосну с тобой рядышком до коров…

Пойти на рыбалку сговорились еще вчера. Леня встал рано, но тесто для наживки все не мог приготовить. Только он юркнет в амбарушку за мукой, мать уже кричит:

— Лень, ты где? Не видишь, гуси опять с речки идут, прогони! Ни до чего тебе дела нет!

Тесто он спрятал в лопухах за сараем, разбудил брата Толика и еще сонного усадил с хворостиной, чтобы отгонял кур.

Мать пекла на кухне оладьи. Леня опять выжидал момент, чтобы незаметно отнести несколько оладий брату. Подвижная и ловкая, мать споро управлялась с делами. Полноватые руки ее ни минуты не оставались в покое — разольют по сковороде тесто и тут же протирают тряпкой лавку, клеенку стола, споласкивают в воде кастрюлю, оставляя после себя порядок, чистоту. Она двигалась по кухне, и веселый блеск, как маленькое солнце, завороженно сиял в ее белокурых, ковыльного цвета волосах. Как бы она ни повернулась, куда бы ни шагнула, он все время бежал за ней, скользя по ее аккуратной, гладко причесанной голове, всегда со стороны утреннего света в окне. Иногда мать вскидывала оживленное работой, кругловатое лицо, взглядывала поражающе черными, маленькими, как смородины, глазами, будто спрашивая: «Ты, сын, что-нибудь задумал?»