Юрий Нагибин: Жаворонок

— Караель колхоза «Луч», наездник Кара Бердыев, тренер Берды!

Кара повел Караеля мимо трибун, сзади, ухмыляясь в бороду, с перевальцем, шагал дед Берды. Зрители безмолвствовали. Маленький Кара жалобно взглянул на трибуны.

— Дедушкин внучек! — раздался звонкий голос.

Лицо Кара скривилось, он погрозил деду грязным кулаком и плача побежал к своему стану…

Торжественная, полная значения пауза. Откашлявшись в микрофон, диктор объявил последний забег на приз имени Советского Союза с участием лучших скакунов и рекордсменов республики: Мага колхоза «Бахар» и Рустама 21-го конезавода. «Третьим номером, — тоном ниже сообщил диктор, — пойдет Жаворонок колхоза «Заря».

Недовольный гул покрыл последние слова. В этом заключительном, самом ответственном, заезде зрители привыкли видеть гордость республики, лучших питомцев колхозов и конезаводов. А кто поверит, что Жаворонок способен соперничать с Магом и Рустамом? Да и самый облик Жаворонка не говорил в его пользу — он казался обыкновенным и скучным. Лишь немногие знатоки с внезапной пристальностью стали вглядываться в небольшого конька с тонкими крепкими ногами, скромно-благородной посадкой головы, чуть приспущенным задом, сильной, гибкой спиной, угадывая в нем высокую чистоту крови.

Во всяком случае, было замечено, что столетний Дурды-Клыч перелез через ограду, обошел вокруг Жаворонка, присел, встал, снова присел, на корточках залез под самое брюхо коня, затем неторопливо поднялся. Но тщетно пытались окружающие прочесть что-либо в корявых морщинах старика. Доволен или недоволен Дурды-Клыч осмотром? «Скорей недоволен», — почему-то решил один из знатоков, и все поспешили с ним согласиться. Бросилась в глаза и необычайная тихость коня, которая могла быть и следствием школы, но, вернее всего, обличала вялость.

— Не выдержит!

— Жидковат!

— Куда ему против Мага!..

— Да против Рустама!..

— Да и против Рустама!..

Это редкое единодушие заядлых спорщиков растрогало их самих, они обстоятельно, со вкусом произносили приговор Жаворонку.

Восхищенный ропот прокатился по трибунам: на гнедом Маге выехал Гельды. Недаром говорили: с того дня, как один джигит вздумал обогнать другого, можно было насчитать не более трех коней, равных Магу. Он был чуть выше Жаворонка, но рядом с ним терялся рослый Рустам. Почти все зрители ставили на это лучшее творение Ага-Юсупа. Лишь немногие любители неожиданностей, памятуя об единственной ничьей Рустама с Магом, рискнули поставить на рослого красавца. И только один безумец, сорвав с головы роскошный, белый как снег тельпек, отчаянно крикнул:

— Ставлю на Жаворонка!

Это был старший Карлиев из колхоза «Заря». Все с завистью поглядели на красноглазого колхозника, первым успевшего принять вызов.

— Давно не нашивал я такого тельпека, — ухмылялся красноглазый.

Но тут любителям верной поживы пришлось призадуматься.

— Ставлю на Жаворонка против Рустама, — прошамкал столетний Дурды-Клыч. А Дурды-Клыч ни разу еще не проигрывал своего ветхого, свалявшегося тельпека.

— Идет! — послышался голос, и к Дурды-Клычу протиснулся дед Гусейн, бессменный посетитель скачек. — Ставлю на Рустама против Мага и Жаворонка! — И он содрал с головы свой красивый тельпек.

— Уймись, Гусейн, — попытался остановить его Дурды-Клыч. — Мой тельпек мне ровесник.

— Сказано — идет! — азартно прервал его дед Гусейн, розовый и потный от волнения.

— Такому объяснять что ослу Коран читать, — пробормотал Дурды-Клыч.

Дед Гусейн в знании коней не уступал Дурды-Клычу. Ему достаточно было беглого взгляда, чтобы оценить стать, нрав, достоинства коня, но при всем том он постоянно попадал впросак. Азарт сочетался в нем с поэтическим бескорыстием. Стоило коню приглянуться Гусейну лебединым выгибом шеи, мужественной рослостью или синеватым отливом глаз, как дед Гусейн разом забывал о своем опыте и очертя голову ставил на избранника своего сердца. Когда он увидел Рустама, сердце его загорелось острой нежностью. Высокий конь, буланой, отливающей перламутром масти шел грациозно изгибая ноги и ставил их так осмотрительно и деликатно, словно перебирал невидимые струны. Мгновенно прилепившись к нему сердцем, дед Гусейн уже не мог смотреть ни на скромного Жаворонка, ни на Мага, скупое совершенство которого не оставляло свободы поэтической грезе. И верно: Маг был прост и лаконичен по своему облику, как прост и лаконичен родственный ему в быстроте боевой снаряд…