Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

— Да я скорее глаза себе выколю, чем…

Она не договорила. Профессорша обхватила ее голову и благодарно поцеловала в лоб:

— Так и знала! — Согретая солидарностью, Антонина Ивановна распахнула окно на дворик и повеселевшими глазами выбрала бородача в русской рубахе: — Каждый день ждет вас. Измучился…

— Напрасно! Если приду, то приду лишь к вам и вашей троице: им пора садиться за рояль…

Надевая блузку с матросским воротником, Ольга свободно вдохнула свежий воздух. Как легко дышится человеку с чистой совестью. А соблазнись там, на 16-й линии, теперь она уподобилась бы лживой, коварной разлучнице.

В окно Ольга видела, как на дворе новгородцы закончили колку дров и, прощаясь, долго трясли друг другу руки. Она выждала момент, когда Калугин направился к калитке, и мигом выбежала из дому. Голос ее тверд, беспощаден:

— Владимир Васильевич, не ждите меня: я никогда не стану ни вашей любовницей, ни женой! Адье!

Круто развернувшись, она последовала за Калугиным. Тот еще не успел закрыть калитку и, конечно, услышал ее отповедь:

— Николай Николаевич, я нарочно говорила громко, чтобы слышала жена профессора. Она стоит возле открытого окна. Так-то оно человечнее…

— Здесь я не судья, голубушка, — голос его потеплел. — А вот за концерт в детдоме — великая благодарность от детской комиссии. Вы совсем распрощались с эстрадой?

— Да. Но для детей не откажусь.

— Спасибо, Ольга Сергеевна. — Он обласкал ее своим взглядом. — Однако, друг мой, впредь держите связь с моим заместителем.

— Как? Уже?! — Она сбилась с шага. — Я кое-что знаю от Матрены. Новые губкомовцы хотят избавиться от вас. Матрена переживает…

— Славная и женщина и мать! — Он посмотрел на тощую козу, пасущуюся в уличной травянистой канаве. — Кстати, вы с Матреной очень помогли Воркуну. Все обошлось удачно: чекисты забрали Чвана вдрезину пьяного — очнулся лишь в камере…

Ольга изумилась: Калугин словно читает ее мысли. Она же и пришла за тем, чтобы узнать о результате опасной операции. А себя уличила в том, что нашла Калугина не только ради этого. Она хочет стать его ученицей и овладеть логикой.

— Теперь я свободна! Мечтаю заняться декабристами…

— Увлекаясь по-прежнему шахматами, стрельбой, бильярдом?

— Нет, нет! Я уже собираю материал, посетила имение братьев Бестужевых-Марлинских и запросила архив моего прадеда Артамона Захарьевича Муравьева…

— Который вызвался убить царя?

— Да! Архив сохранил мой отец. Все стены папиного кабинета увешаны портретами декабристов. В советском посольстве он — помощник атташе полковника Игнатьева. Я люблю Париж и очень скучаю без отца. Он просил меня навещать мать Сергея Васильевича Рахманинова…

— Она в бывшей богадельне Масловского?

— Да. Вчера я помогла ей донести посылку от сына. Он любимый мой композитор. Наведаюсь в его родной Онег. Недалеко — на Волхове. Но распыляться не собираюсь — только декабристы!

— Отрадно слышать. — Он скользнул взглядом по ее лицу: — Вы плоть от плоти декабристов — вам и карты в руки.

— Мне жаль потерянного времени.

— И все же, Ольга Сергеевна, помогите Воркуну. — Он рассказал о таинственном посреднике между аптекарем и его ленинградским братом, нумизматом. — Братья больше года не виделись…

— А здесь есть троцкисты?

— Один лишь Шахнович. Но он после дискуссии замкнулся, отошел от политики, а главное, не вхож в дом Гершеля. — Попутчик снова по-доброму взглянул на Ольгу: — Зато вы дружны с Розой, Додиком и даже участвуете в семейных концертах. Не так ли?

— А Роза и Додик?

— Они бессильны: нет навыка. Да и неудобно разжигать их ссору с отцом. Вся надежда на вас. Это наша с Воркуном последняя просьба…

— Почему последняя? — Ей стало не по себе. — А-а, понимаю: я отказалась сотрудничать с чекистами, а вас переводят…

— И постарайтесь, голубушка, до моего отъезда. — Он дополнил шепотом: — Сохраните телефон Софийской гостиницы…

Ольга представила «девятку», начальника ГПУ и поняла, что Калугин намерен закрепить ее помощницей Воркуна. Она переждала, пока рядом проедет извозчик, и категорично заявила:

— Я помогу чекистам, пока вы здесь, но уеду с вами. И поеду, куда бы вас ни перебросили. Да, да, во мне кровь декабристов! Вы учитель мой до конца нашей жизни!

Он оцепенел: то ли огорчился, то ли обрадовался. Она увела взгляд на пыльную дорогу, где в лунках купались воробьи. Ждала молча, ждала ответа. А спутник молчал…

Калугин поручил мне через Розу сообщить Додику потрясающую новость, а после втроем повидать Берегиню. Первая половина задания понятна, но неясно — при чем тут «Вечерний соловей»?