Александр Бусыгин - Избранное

Титкин, не опуская занесенной руки, повернулся к Степану.

— Кто тут? — спросил он удивленно, обрадованным голосом и, подойдя совсем близко к Степану, узнал его. — А, это ты, божий человек! Ну, здравствуй, здравствуй, мой дорогой. — Титкин ткнул Степану сухую вытянутую ладонь в лицо и, почувствовав, что не туда попал, пробормотал виновато: — Мимо… Ну, все равно поздоровались. — И сел на завалинку, тесно прижавшись к Степану. — А я иду мимо и думаю: дай разбужу Митьку и спрошу, почему он не приглашает меня с собой. Вот и тебя он сегодня не взял с собой.

— Он меня приглашал, — глухо отозвался Степан.

— А ты не поехал! — Титкин широко раскрыл рот и, клацнув зубами, выругал Степана.

Степан промолчал.

— Да разве же можно отказаться, когда: Митька с собой приглашает! — озлился Титкин. — Голова твоя садовая. У него гармошка такая, какой больше нет ни у кого. Он не всех приглашает. Но вот чего не могу понять. Те товарищи, с которыми он водится, трезвые люди. Если и выпивают, так мало-мало, — берут бутылку на целую артель. Не понимаю. Что за корысть с такими водиться? — Титкин недоуменно развел руками. — Я бы с ним не пожалел целую получку пропить. Хоть сейчас! — загорелся Титкин. — Вот пусть заявится и скажет: идем, Андрюша, гулять. И пойду. И все жалованье пропью.

Титкин так разошелся, что совсем забыл, что он свою получку прикончил еще с неделю назад и теперь пьет на чужбинку, рассказывая в пивных и трактирах подвыпившим мастеровым, как он на Ефрат ходил.

— Ей-богу, могу пропить всю получку, — убеждал он Степана, боясь, что он не поверит ему. — И пиджак могу пропить. И сапоги заложу. Я, брат, пить люблю. У тебя не найдется рюмочки? — сгасив свой пыл, заискивающе спросил Титкин Степана. — А то, понимаешь, не допил, и голова трещит.

— Нет у меня ничего, — хмуро ответил Степан.

— А ты все-таки поискал бы, Степа, получше! — ласково предложил ему Титкин. — Ты мне рюмочку, а я тебе про Ефрат правдивое сказание.

«Рюмочки» у Степана не было. И рассказ об Ефрате он слышал не раз. А главное — сейчас он думал о другом, а неожиданное появление Титкина и его назойливость мешали Степану сосредоточиться.

— Шел бы ты, Андрюша, спать, — сухо посоветовал он Титкину. — Нет у меня никакой рюмочки.

— Пойду, — покорно согласился Титкин. Он встал с завалинки, закачался, заорал во весь голос: «Етат стон у нас песней зовется» и пропал в темноте.

Во дворе Федора Девочкина тягуче залаяла собака. Собаки из соседних дворов не отозвались на ее лай. Тогда и она, взбрехнув лениво и отрывисто еще раза три, тоже замолчала.

Степан, спровадив Титкина, облегченно вздохнул и даже повеселел. Но ненадолго.

«Нет, нескладно я живу, — удрученно думал он через минуту. — Чего-то нет у меня. Отец вот умеет жить. А я какой-то отрезанный ломоть. У отца твердая линия. — И он вдруг, как и днем на кургане, внезапно рассердился на отца: — Зачем он меня без толку продержал целый день? Ему спать захотелось на чистом воздухе. Ну и шел бы один. Испортил и троицу и духов день. Пропали два дня».

На минуту мысли Степана забрели на кладбище, но в памяти всплыли только мастеровые и рассказ о Денисове. А успехи, которые сегодня были, сейчас потеряли всю прелесть, и он не рад был даже деньгам. «Измывается отец надо мной! — распалялся Степан и чувствовал, что ему от этого становится легче на сердце. — Помыкает, как младенцем…»

На Худяковской мельнице загудел гудок, требовательно сзывая на работу ночную смену.

Из-за Кудаевки, с полей поднялась полная луна, распылила темноту ночную, выхватила из мрака тихие хатенки, затопила ярким светом всю улицу.

С поля подуло прохладным ветром, воздух заметно посвежел.

Степан все еще сидел на завалинке и не собирался уходить, все думал, но ничего утешительного не мог придумать, то и дело возвращался мыслями к отцу и продолжал на него злобиться…

Но если вначале, когда он принялся честить отца, он чувствовал облегчение, то сейчас, наоборот, ему с каждой минутой становилось тяжелее, голова разламывалась, грудь вздымалась тяжело… Степан, наконец, махнул на все рукой я решил идти спать.

Поднявшись с завалинки и посмотрев вдоль улицы, он заметил двух человек. Шли они не по дороге, а вдоль хат, и шли, как показалось Степану, крадучись. Присмотревшись, он увидел, что это были мужчина и женщина.

Его тоже заметили, и женщина сразу приотстала, а мужчина быстро двинулся вперед, и Степан узнал Митю. Через минуту Митя уже стоял перед ним. Пиджак у него был накинут на одно плечо, с другого на широком кожаном ремне свесилась гармошка, фуражка сдвинута на затылок, на лбу лежал закудрявившийся вихор, лицо бронзовело.