Борис Рощин - Встречи

Вот это, грубо говоря, мысль Чистякова. А далее, развивая его мысль, идет масштабный Абрамов:

«Вглядимся пристальней в настоящее. По всей русской земле идет гигантская перестройка. Какие черты приобретет она спустя полвека? Ведь в такой перестройке деревни мы запросто утратим ее привычный национальный облик.

А угроза, подчеркиваем, прямая угроза сегодня этому есть. Эта угроза — в жилых коробках, подобных яжелбицким. Говоря об этом, мы хотим одного, чтобы на русской земле вырастал человек, который усвоит все лучшее в национальной культуре, все, что создали предки за тысячелетие.

Подчеркиваем, в капитальной перестройке села спешка и кампанейщина могут привести к самому страшному запустению — к духовному. В наши дни закладывается новая деревня, которая определит лицо русской земли не на годы, а на столетия…»

Так как же работали Абрамов и Чистяков в соавторстве, как писали? Опять же мне доводилось слышать разговоры, что писал очерки один Чистяков, а Федор Абрамов, мол, лишь прочитывал их и кое-что поправлял. Иные, наоборот, утверждали, что, знаючи твердый характер Федора Александровича, можно предположить: в очерках высказаны мысли одного Абрамова, а Чистяков, дескать, лишь письменно оформлял их.

Все это не совсем так.

Оба очерка действительно писал от начала и до конца Антонин Чистяков. Но хотелось бы мне иметь такого напарника в работе, каким был Федор Абрамов. Все те проблемы, которые поднимали соавторы в своих публицистических работах, Федор Абрамов формулировал и развивал вслух на моих глазах. Делал это он четко, образно, глубоко, иногда, правда, с излишним пафосом. Чистякову оставалось тут же, порой на ходу, записывать слова Абрамова. Когда он этого не делал — ленился, надеялся на себя, — тогда Федор Александрович сердился на Антонина всерьез. Позже Абрамов перечитывал все написанное Чистяковым, многие места перечеркивал и бранился. Но сказать, что в работе этой Абрамову удалось полностью подчинить своей воле напарника и навязать ему только свое понимание проблем, никак нельзя. Чистяков был крепкий орешек, умел молча или с привычным своим вздохом отстаивать собственное мнение, и тот факт, что ему удалось в очерках так щедро перемежать затрагиваемые проблемы своими стихами, говорит сам за себя.

Не могу с уверенностью утверждать, кто вложил больше труда в совместную публицистическую работу — Абрамов или Чистяков? Федор Александрович считал, видимо, что значительно больше поработал Антонин. Всю свою часть гонорара за очерки он перевел на имя Чистякова.

— То само, Борис, почта близко? Надо заехать. Чуть не забыл дать телеграмму…

Я повернул машину к почте. Федор Александрович продолжал, неожиданно потеплев лицом:

— У моих ребят из Театрального на Моховой сегодня памятный день. Показывают в Москве свою дипломную работу — сцены из Шекспира и из моих «Братьев и сестер». Хорошие ребята!

— Это те, которые к тебе в Верколу приезжали? — спросил Чистяков.

— Да. Они тогда, то само, «Братьев и сестер» готовили. Это их дипломный спектакль. — По лицу Федора Александровича было видно, что тема разговора доставляет ему удовольствие. — Всем курсом ко мне в деревню приехали — двадцать человек с преподавателем. То само, среди героев своего спектакля пожили на Пинеге. На сенокос ходили, с бабами беседовали, первый раз в жизни увидели, как дерево рубят.

— Где ты их разместил в своей Верколе? — спросил Чистяков.

— В монастыре жили, в школе. Хорошие ребята! Всем по двадцать — двадцать одному году. Одному двадцать пять. Один женат, одна разводится. Все — настоящие артисты. Очень мы подружились. Чистые ребята, талантливые. Сами и поэты, и песенники, и гармонисты. А как, то само, народные поют! Хороший дипломный спектакль создали. Искренний! После Москвы решили всем курсом ехать работать в Сибирь…

На почте, когда составлял Абрамов телеграмму ребятам, я попросил его:

— Федор Александрович, разрешите переписать текст вашей телеграммы?

— Зачем тебе? — удивился Абрамов.

— Не зря же катаюсь с вами, Федор Александрович. Вы с Антонином вон российские проблемы ворочаете. А я хоть о поездке нашей когда-нибудь напишу. Вот и пригодится телеграмма.

Телеграмма и впрямь пригодилась. Вот она:

«Москва. Пушечная, 9. Центральный дом работников искусств. Кацману и Додину. Дорогие мои ребята. Езжу и шлепаю по Новгородчине, по древним русским городам и весям, а душой и сердцем с вами. Поздравляю вас с выходом в большую жизнь, в светлый и яростный мир искусств. Будьте всегда мужественны и верны своей клятве. Помните: искусство принадлежит только одержимым. Только тем, кто ради него готов на любые жертвы. Спасибо вам за радость общения, за молодость бескомпромиссную, которая всегда воспламеняла и вдохновляла меня. Не бойтесь жизни. Вперед на штурм жизни и сцены. Верю в вас, люблю вас, Ваш брат-отец Федор Абрамов».