Борис Рощин - Встречи

Церемонно поздоровавшись с писателями, Георгий Иванович отпер заборную калитку и с ледяной любезностью пригласил всех войти. Во дворе он тотчас принял позу экскурсовода и, по обыкновению, некоторое время пристально смотрел на незваных экскурсантов, как бы пытаясь сразу же подчинить их своей воле. Чистяков взгляда директора музея не выдержал, снял очки, стушевался. Абрамов выдержал. Несколько мгновений они стояли друг перед другом, сцепившись взглядами. Георгий Иванович сверлил Абрамова пронзительными диковатыми глазами, как бы спрашивая: сейчас посмотрим, зачем вам понадобился Федор Михайлович Достоевский? «Ну-ну, давай покажи и расскажи нам такое, чего мы не знаем», — казалось, отвечал тяжелый немигающий взгляд Абрамова, и нижняя губа писателя скептически отвисала.

Наверное, эта внутренняя ершистость Федора Абрамова и вывела директора музея из равновесия. Желая, видимо, перед строптивым экскурсантом сразу взять «быка за рога», Георгий Иванович без обычного словесного «разогрева» копнул творчество Федора Михайловича так глубоко (до соотношения воли и обстоятельств, до внутренней связи творчества Достоевского с творчеством Данте), что увяз в нем. И принялся под беспощадным молчанием Абрамова неуклюже выбираться на поверхность, ко времени покупки Федором Михайловичем и Анной Григорьевной дачи Гриббе в Старой Руссе.

— То само, могли бы доски получше построгать, — неожиданно перебил директора музея Абрамов и осуждающе похлопал ладонью по плохо струганной обшивке дома.

— О-хо-хо, хо-хо! — вздохом поддержал Чистяков Абрамова.

Директор музея, не любящий, когда его перебивают, не выносящий критических замечаний в адрес своего детища, привыкший к тому, что всякому его слову экскурсанты безропотно и благоговейно внимают, от подобной дерзости онемел. Долго молчал, жевал губами, поддергивал локотками свой черный пиджачок. Затем с прежней ледяной любезностью пригласил гостей следовать дальше.

После осмотра двора и бани, после нескольких нигилистических вздохов Чистякова и сурово хозяйских абрамовских: «То само, зачем это? То само, почему так сделали?» — Георгий Иванович уже с трудом сдерживался. Когда поднимались мы по узкой скрипучей лестнице на второй этаж дома, Георгий Иванович задышал мне в ухо зловещим шепотом:

— Борис Алексеевич, кого вы сюда привезли?..

Как мог, успокаивал я кипящего директора музея, но тайная надежда моя переночевать с писателями в доме Достоевского таяла…

Перелом наступил в кабинете великого писателя. Первым в кабинет вошел Георгий Иванович, за ним Абрамов, следом мы с Чистяковым. Директор музея, стоя возле дверей, склонил голову и тоном, который, казалось, заставит вас не только шапку сдернуть с головы, но и сами волосы, произнес:

— Рабочий кабинет Федора Михайловича Достоевского.

Федор Абрамов, не обращая на директора никакого внимания, молча обошел кабинет, осмотрел все до мелочей, потом выглянул в окно и, повернувшись к Георгию Ивановичу, что-то сказал. Или спросил, я плохо слышал, вернее, не понял. Что-то насчет Оптиной пустыни и Льва Толстого. (Как известно, после трагичного ухода Льва Николаевича Толстого из Ясной Поляны на столе его осталась лежать раскрытая книга — роман Достоевского «Братья Карамазовы».) Что ответил Георгий Иванович Абрамову — не помню, а на момент тот обратил внимание только потому, что после вопроса Абрамова директор музея так и замер с прижатыми к бокам локотками, так весь и напружинился. И с этого момента перестал кипеть от абрамовских: «То само, зачем это? То само, почему так сделали?» А когда спускались мы по лестнице вниз, Георгий Иванович зашептал мне в ухо уже совсем иным тоном:

— Я сразу почувствовал, Борис Алексеевич, что ваш Абрамов непростая штучка…

Чести переночевать в доме Достоевского мы все же удостоились. Но вечер и ночь, проведенные под крышей этого дома в тот раз, не оставили в моей памяти приятного воспоминания. Это был обычный ночлег. Ночь выдалась душной, Абрамов перед сном проглотил таблетку. Антонин Чистяков с Георгием Ивановичем соревновались в храпе, и, помнится, меня очень удивила ночная просьба Абрамова:

— То само, Борис, не спишь?

— Не сплю.

— Не в службу, а в дружбу: останови часы. Мешают.

Самым поразительным было то, что хода этих часов прежде я не слышал вовсе.

Необычайно просто и быстро сходился Федор Абрамов с незнакомыми людьми, умел создать непринужденную атмосферу для беседы. Особенно меня поражало его уменье «разговорить» самого нелюдимого и мрачно настроенного человека.