Виктор Курочкин - На войне как на войне (сборник)

«Хоть бы один-единственный глоток, только б рот смочить, — думал Богдан. — Где же этот проклятый немец?» — Ни о чем теперь, кроме воды, не думалось.

Прошел час, а может, полтора, а может, и два… Немец не появлялся. Все спали. Гармонщиков храпел, как заузданный конь. Никитин, привалившись к стене, тоже похрапывал. Около него, свернувшись клубком, спал Могилкин. Под потолком маячило грязно-серое пятно.

«Темней-то, наверное, и не будет, — решил Сократилин. — Сейчас самые короткие ночи. Плохо, что они короткие. Очень плохо. Подожду еще с полчасика, и надо будить». Сократилин привалился к Никитину, закрыл глаза, попытался забыть и не смог. Он пошевелил языком. Язык, как рашпиль, потер нёбо.

— Сухо, так сухо, как в африканской пустыне, — прошептал он.

Потом Богдан сидел, стиснув зубы, и ни о чем не думал. Казалось, что он уснул. Но он не спал. На него навалилось странное небытие…

Сократилин вдруг встрепенулся, пригладил волосы, застегнул воротник, рука его скользнула по пуговицам и задела медаль.

— Вот уж ни к чему ты здесь, — сказал Богдан Аврамович, снял медаль и сунул в нагрудный карман, потом легонько толкнул локтем Никитина: — Иван!

Никитин поднял голову:

— Пора?

…И сразу все зашевелились, как по команде, словно они не спали, а только делали вид, что спят.

Сначала надо было перетаскать под окно уголь. Работали быстро, бесшумно. Когда кто-то уронил на пол кусок антрацита, замерли и долго прислушивались. Но такая предосторожность была излишней. Окно котельной выходило в переулок между двух глухих стен школы и каменного сарая.

Могилкин сложил руки, вытянулся, как покойник. Его подняли, нацелили головой на дыру и стали потихоньку пихать.

— Ну как? — шепотом спросил Гармонщиков.

— Ничего, подается. Уши малость мешают.

— А что делать?

— Вытерплю. Да толкайте же! — И все поняли, что Могилкину больно, ужасно больно. Поднажали — Могилкин охнул. Теперь уже надо было пихать Могилкина, и пихать как можно быстрее. Он вывалился из дыры, как полено…

— Не сломал бы себе шею, — с тревогой заметил Никитин.

Но Могилкин не сломал себе шею. Он вообще ничего не сломал. Через минуту они услышали его голос:

— Порядок. Тихо. Туман. Давайте лом!

…Над селом висел густейший предрассветный туман. Дома, деревья с трудом проглядывались. Из котельной они попали в школьный сад. Сократилин упал на землю и стал облизывать мокрые листья. Из сада выбрались на картофельное поле, согнувшись бежали по нему. Поле кончилось, и они уткнулись в ограду, забранную плотным тыном. Пошли вдоль забора, миновали бревенчатую стену хлева и очутились на улице, где стояла колонна грузовых машин. Около машин, завернувшись в брезент, спали солдаты. Немцы были так от них близко, что Сократилин разглядел часового. Он, свесив на грудь голову, сидел на подножке кабины.

Повернули назад, и опять бежали вдоль тынного забора, по картофелю, и опять уткнулись в забор, но уже из частокола. И тут рядом, сбоку, закричал петух. Это было так неожиданно, что Сократилин присел и услышал стук собственного сердца. Богдан зажал его рукой. А потом петухи заголосили со всех сторон.

Под утро туман еще больше сгустился. В какую бы сторону они ни поворачивали, везде были заборы. Перелезли через плетень, растоптали огуречные гряды, уперлись в стену дома и услышали немецкий говор. Бросились назад.

…Сократилин полз наугад по капустным грядам, попал в горох. Пожевав гороха, пополз дальше. Его кто-то нагонял. Он оглянулся и не узнал кто. Богдан извивался как уж, использовал каждую канавку с ямкой, удивлялся, какой он все-таки гибкий, проворный, и радовался, что земной шар не такой гладкий и ровный, как школьный глобус. Раздвинув тын, Сократилин скатился в овражек. Овражек был мелкий, и на дне его тек ручеек. Сократилин припал к нему и стал торопливо глотать тепловатую, пахнущую гнилью воду. Руки у него по локти увязли в грязи. Но Сократилин ничего не чувствовал, а только пил, пил и пил… Когда же он оторвался от ручья, то увидел рядом Левцова с Могилкиным. Около них стояла огромная собака. Может быть, она и не была такой большой, но Богдану она показалась огромной.

— Пшла прочь! — зашипел на собаку Могилкин.

Левцов сгреб горсть грязи, швырнул в собаку и, видимо, попал ей в морду. Собака фыркнула, лениво потрюхала по овражку и утонула в тумане. Втроем они выбрались из оврага. Куда? Этого они не знали. Бежали, согнувшись в три погибели, в ушах звенело, глаза горели. Опять ползали по огородам. Сократилину казалось, что он ползает целую вечность и будет всю жизнь ползать и никогда не выберется из плена этих проклятых заборов. Наконец он выполз на дорогу, пересек ее и оказался на полянке с мелкой травкой. Он приподнялся, огляделся и затрясся, обливаясь холодным потом. Он увидел танк. Но какой? Наш трехбашенный, тот самый, который немцы облили бензином и сожгли. Значит, они, исколесив огороды, опять попали на площадь к школе. Богдан оглянулся. Сзади лежали Левцов с Могилкиным.