Лев Кассиль - Том 3. Линия связи. Улица младшего сына

– Эй ты, грязнуха, землечерпалка! – крикнул один из них. – Чего по дну корябаешься?

Володя сказал:

– Не видел, так не ври… – И для большей убедительности добавил: – У меня только ногу свело, а то бы я показал вам, как плавать надо.

Большие глинковские мальчишки засмеялись. Один из них поддразнил:

– А ну-ка, покажи, лягушонок, как ты пузыри пускаешь! Может быть, нас поучишь?

– Он, как воробьишка, только в пыли купаться может.

Володя уже собирался уходить и натягивал штанишки, прыгая на одной ноге по берегу, но тут он содрал их с себя и отбросил в сторону.

– А что, не покажу, думаешь? Вон сейчас с того места прыгну!

– А ну, прыгни! – поддразнивали мальчишки из Глинки.

Володя влез на камни мола и огляделся. Как назло, никого из керченских друзей поблизости не было; значит, не на кого было надеяться. Однако надо было спасать честь керченских пловцов. Володя посмотрел вниз. Он знал, что здесь возле мола глубина – два раза с головой… Но делать нечего, отступать уже было поздно. «А может быть, и выплыву», – подумал Володя, припоминая часто слышанные им рассказы о том, что если человека сбросить на глубокое место и он сразу не испугается, так непременно выплывет. Володя зажмурился, набрал в грудь как можно больше воздуха (даже за щеками запас сделал) – и прыгнул. Он звонко шлепнулся, отбив себе сразу живот, охнул, отчего весь воздух, распиравший его щеки и грудь, вырвался наружу. Почувствовав, что погружается, Володя отчаянно заработал руками и ногами, открыл со страху глаза, – зеленовато-желтая, как огуречный рассол, влага, тяжелая, мутная, сдавила ему грудь, раздвинула насильно зубы и, казалось, заполнила его всего целиком ужасным холодом и разрывающей болью. Володя захлебнулся и пошел ко дну.

Глинковские мальчишки, с насмешливым равнодушием взиравшие на Володю до его прыжка, видя, что нырнувший мальчуган не показывается на поверхности, забеспокоились и стали звать на помощь, бросаться в воду, нырять, чтобы вытащить Володю. Ближе всех к месту происшествия был пожилой рыбак, возвращавшийся из моря в своей шлюпке. Он видел прыжок Володи, слышал крики мальчишек и, как был, не раздеваясь, бросился с лодки в том самом месте, где еще минуту назад всплывали небольшие пузыри.

Он вынырнул, отплевываясь, зажал большими пальцами уши, а ладонями нос и рот – и снова погрузился в воду.

Через минуту Володя уже лежал на каменных плитах мола и спасший его рыбак растирал неподвижное тело мальчика, переворачивая его со спины на живот, подставляя под него свое колено, разводил руки Володи. Вскоре Володю стошнило, дыхание подняло его грудь. Медленно раскрылись глаза, еще бестолково глядевшие на белый свет, куда он снова возвращался.

– Ну, а теперь пускай полежит, обсохнет на солнышке, – сказал рыбак, обжимая на себе мокрые штаны и блузу. – Вы матери его ничего не говорите, а то будет ему дома… Ничего, отойдет. А второй раз не полезет, где глубоко.

Рыбак пошел на берег, куда мальчишки подтянули брошенную им лодку. Кто-то принес Володе его штанишки.

Икая, трясясь, мокрый и жалкий, как цыпленок, только что вылезший из яйца, Володя побрел домой. Но он нашел в себе силы остановиться, узнал в окружавшей толпе мальчишек главного глинковского обидчика и, справившись с прыгающим подбородком, икая, процедил сквозь лязгавшие зубы:

– А в-в-в… вв… все-таки прыг… ик!.. нул… Он бы, может быть, еще что-нибудь сказал глинковским, но вдруг почувствовал, что его подхватывают на руки, тут же одной рукой дерут больно за ухо, другой прижимают голову к чему-то мягкому, знакомому, пахнущему всеми родными, домашними запахами, и на лицо его часто закапало соленым, как море, но теплым… Это прибежала из дому мать, которой кто-то уже успел сообщить о происшествии, крикнув под окном: «Тетя Евдокия, ваш Володя утонул!» И героя унесли на руках укутанным в материнскую шаль. Впрочем, никто не смеялся. Никто. Даже глинковские…

Дома Володя, предварительно докрасна натертый скипидаром, отогрелся под тремя одеялами, а отогревшись, сказал матери:

– Мама, дай мне три рубля.

– Это за что тебе три рубля, дрянушка такая? Всю ты мне душу надорвал… Никуда ты больше не пойдешь от меня! Минуты с тобой покоя нет… Вот напишу отцу обо всем. Вишь ты, еще имеет столько дерзости, что после всего трешку просит! Да за что тебе деньги давать? Володя высунулся из-под одеяла и серьезно сказал:

– За то, что не утонул до смерти. Эх ты, жалко!.. Другая бы мама даже десять рублей дала, раз не утонул…