Борис Блинов - Порт

«Само собой, — отвечал Веня. — Мы выше зверей и рыб, потому как и мысли свои можем передавать и чувства».

…Время сгустилось и на миг застыло, словно альпинист, переваливающий через горный пик. Веня почувствовал, что наступил полдень. Смена кончилась, и дальше ждать, что она появится, не было никакого смысла. Да и хватит. Он, словно аккумулятор, получил уже необходимую подзарядку и теперь может полноценно существовать, расходуя запасенную энергию.

Когда-то давным-давно, когда еще механизация была слабо развита, а рыбы ловилось много, таким же теплым и ласковым сентябрьским днем шел он по причалам порта, осваивая свои будущие владения. Суда он уже знал и смотрел на них спокойно, но вот высокие деревянные постройки без окон, с редкими дверями, что тянулись вдоль пирса без перерыва, словно пограничная стена, были для него непонятны, таинственны и заманчиво привлекательны. Сам бы он не решился открыть дверь (двери-то, они для чего?), но раз уж она открыта и оттуда слышна песня — отчего ж и не полюбопытствовать?

Свету внутри было меньше, чем снаружи, и когда глаза привыкли, он увидел на возвышении конвейер и женщин, которые стояли по его сторонам и пели. Руки их что-то делали, а из желобов вниз, в большие корыта падали рыбины: у кого — треска, у кого — окунь или зубатка, палтус. Другие женщины к корытам подкатывали железные тачки, такие, как в кино у строителей Беломорканала, грузили на них рыбу и по дорожке из металлических листов куда-то увозили. Тогда он еще не воспринимал порт как целостный организм, где все друг с другом связано. Он видел только то, что перед ним: рыбу сортировали, грузили и везли — и этим был удовлетворен.

В цехе он оказался единственным мужиком и его появление не осталось незамеченным. Не прерывая общей песни, женщины кричали ему разные слова и просьбы, от них он краснел до пота и немел. Когда женщины все вместе на одного — чувство стыда у них пропадает. Тут на глаза ему попалась пустая тачка, лежащая на боку, он быстро схватил ее, все так же молча подкатил к палтусам и стал остервенело закидывать в нее скользкие-жирные туши.

Малая механизация с умом делалась: груженая тачка шла под уклон, только на колесе ее держать требовалось усилие немалое и на поворотах тормозить.

На Веню столько глаз смотрело, он постарался. Дорожка привела его к огромной палтусовой куче, тускло-фиолетовой; рядом, словно заря поднималась, краснело окуневое угодье; по другую сторону, как шкура громадного леопарда, лежали пятнистые зубатки.

Наваленные в таких количествах рыбы уже не имели ни хвостов, ни голов, а только общий какой-то признак своего рода.

Вене хорошо работалось под песни, и шуток уже не было, с ним вместе работали другие женщины, и он их лица теперь узнавал.

Веня сделал восьмую ездку и возвращался с пустой тачкой, катя ее по выщербленному цементному полу, чтобы не мешать встречным. И тут девчушка, самая молоденькая из всех, с видной из-под платка пшеничной челкой, быстро разогнавшись под уклон, не смогла осилить небольшой поворот и, съехав с железа, пошла ему наперерез. Веня тачку свою откатнул от себя, беспокоясь о сохранности имущества, а сам отпрыгнуть не сумел, и все сто килограммов, или больше, прямо с ним встретились. Веню сшибло с ног, он ударился головой о пол и потерял сознание, а когда пришел в чувство, увидел прямо перед собой большие, серые, полные слез глаза.

— Ой, мамоньки, очнулся! — вскрикнула девчушка.

Он улыбнулся, приподнялся, чтобы жирные палтусы сползли с него, и встал, стараясь не морщиться. А из цеха женщины уже спешили с носилками, с белой докторшей впереди.

— Не, не, — сказал Веня, пугаясь, — ничего со мной нет. — И, напрягшись, поковылял из цеха, а тетки с докторшей — за ним. Тогда он подождал их и сказал: — Мой трудодень отдайте глазастенькой.

Они поняли, что он здоров, и не приставали больше. А он, липкий, грязный и болящий, побрел к себе домой.

«Дом» его — резервное жилье — находился на портовой свалке вдали от работы и людей. Свалка была чистая, техническая, на ней много ценных вещей хранилось. Среди прочего — и шлюпка, перевернутая вверх килем. Под этой шлюпкой в земле отрыто было помещение, почти в полный рост, — вполне уютное жилье. Лаз в него загораживала хорошая дверка от рундука и брезент.

Дошел он с трудом, и как стал себя в порядок приводить, скинул все свое, от палтуса и от крови мокрое, — тут-то она и появилась с бинтом и йодом — та, глазастая. Оля это и была.