Михаил Керченко: У шоссейной дороги

Я нерешительно вошел. Просторная комната с одним-единственным окном освещалась люминесцентными лампами. Вдоль стен за четырьмя столами сидели служащие: женщины и мужчины. Они настолько были заняты своими бумагами, что не обратили на меня внимания. Я прошел в более светлый угол, где на дощечке, прибитой к стене, было написано: «Начальник».

За солидным двухтумбовым столом сидел пожилой мужчина в очках. Я коротко объяснил, что я агроном, знаю пчеловодство. Хотел бы устроиться на работу недалеко от родного города. На вопрос, откуда прибыл, ответил внятно и так же коротко: «Еду из заключения». Все вдруг оторвались от бумаг и посмотрели на меня с любопытством. Мне радушно предложили место старшего зоотехника по пчеловодству в самом глухом районе области, должно быть, рассчитывая на то, что откажусь. И я отказался.

— Может, вы согласитесь работать пчеловодом? — спросил начальник, посмотрев на меня без надежды.

— Не против, — сказал я.

Я давно мечтал об этом. На пасеке можно подумать о многом, почитать. Люблю уединение, мудрую природу. Хочу побыть сам с собой.

— Но там работать надо крепко, чтобы пасеку восстановить, — заметил начальник. — С весны до осени жить на отшибе, в стороне от селения. Вряд ли это вам, молодому человеку, понравится.

Я как мог спокойнее объяснил, что ищу именно остров уединения, где бы никто мне не мешал. Работы не боюсь. Мне надо хорошо попрактиковаться. Проверить кое-какие мысли на опыте…

— В таком случае, вы можете устроиться в совхоз «Восток», что расположен рядом с вашим городом. Пасека в семи километрах.

Я очень хорошо знал эту пасеку. Бывал там в детстве. Чудесный уголок!

Отбил телеграмму Марине, чтобы встречала, и ночью сел в поезд. В кармане направление на работу. Было прохладно. Я прикорнул в полутемном уголке на нижней полке. Пассажиры спали. В душе я был спокоен и доволен собой, но вдруг встрепенулся: а если место кто-нибудь уже занял? Ведь на работу, в конце концов, принимает директор совхоза. Он не отчитывается перед областной конторой. Может принять любого…

Уснуть уже не мог. Время текло еле-еле. Казалось, что поезд шел невыносимо медленно. Никогда я так жадно не хотел работать, быть принятым, быть при месте, как все нормальные люди. Никогда так не жаждал долгожданной встречи с Мариной…

Ранним утром поезд подходил к моей станции. Вот и старинный чугунный мост через Белоярку, ее берега густо заросли ивняком. Вдали из-за кустов выползало малиновое солнце. Приземистые домики на пустынной окраине города, старые с почерневшими крышами товарные склады, железнодорожные тупики, водокачка (башня молчания, как мы называли ее в детстве), ажурные мачты высоковольтных линий вдруг обрели свое лицо, как бы ожили и приветливо смотрели в мое окно. И что-то родное я уловил во всем том, что раньше и не замечал. Сердце дрогнуло: скоро я увижу Марину. Я взял свой видавший виды чемодан и вышел в тамбур. Влажный от ночной сырости асфальт, низенький штакетник, за которым гнулись от густой листвы клены, приземистый вокзал…

…Мой город небольшой, районного значения, и обычно в будние дни на станции народу мало, особенно в такую рань.

Я держался за поручни и со ступенек вагона всматривался в лица людей, искал Марину, надеясь, что она вот-вот появится, улыбчивая и шаловливая — такой она осталась в моей памяти.

С минуту постоял на полупустом перроне, осмотрелся и, вздохнув, направился к вокзалу. В сердце закрадывалось тягучее, как туман, неприятное одиночество: не встретила… Почему?

Я перешагнул вокзальный порог, когда услышал за спиной звонкий женский голос. Ко мне подошла бывшая моя одноклассница Маша. Протянула пухленькую ручку. Ее лицо зарумянилось: кажется, она искренне рада встрече.

В школе все называли ее Машенькой. Она небольшого роста, рыженькая, веснушчатая, черты лица правильные, даже очень симпатичные. Она помолчала, закрывая острый живот полами короткого плаща, как видно, стесняясь своей беременности.

— Ты зачем здесь, Машенька? — спросил я.

— Маму провожала. А я тебя сразу заметила. Ты почти не изменился, разве что возмужал.

Ее ровные зубы сверкают белизной. Как всегда, с кем бы ни разговаривала, она щурит глаза, прячет их в ласковых ресницах. Ее лицо светится добротой и этим внутренним душевным светом притягивает к себе.

Я знал, что в школе Машенька была влюблена в меня. Кто знает, может, это чувство теплилось в ней до сих пор?

— Ты зачем сюда приехал? Просто так, к Марине? Кроме Марины у тебя, кажется, никого здесь нет.