Владимир Солоухин - Капля росы

Великое удовольствие смотреть при этом на удивленные лица слушателей, что и верят и не верят каждому твоему слову. Путешествия потеряли бы половину того смысла, если бы о них нельзя было рассказывать. Вот так-то хвастался я однажды своему приятелю, а потом спросил:

– Ну, а у тебя что нового? Где ты побывал за это время?

– Да мы что же… Где уж нам лебедей ловить! Ездил я тут за одной бытовой темкой, между прочим, в твои родные, во владимирские то есть, края. Места, брат, у вас! Вот, помнишь, как отъедешь от Камешков, будет перелесок справа…»

Да, конечно, совсем не случайно одним из эпиграфов к этому произведению писатель возьмет знаменитые строчки поэта:

Как ты понял, читатель, – дороги на Родину. Той дороги, которую очень многие так и не совершают за целую жизнь.

Тяга выйти в дорогу и выразить свое время была и у многих других прозаиков и поэтов. Но кто же из нас не помнит того мгновенного, удивительного воздействия на умы читателей, какое произвели «Владимирские проселки» В.А. Солоухина? Эту книгу читали, о ней спорили, говорили, ей начали подражать.

Во всех смыслах эта книга писателя, – безусловно, новаторская, необычная книга. Не стесняя себя ни придуманным и искусственно приведенным в движение сюжетом, ни завязками, ни развязками, ни каким-то особенно ценным для критиков небывалым конфликтом, автор словно беседует с другом один на один, и при этом касается и истории, и далекого воспоминания детства, и какой-то ребяческой странной мечты; он не может отказаться и от горькой мучительной мысли, вдруг возникшей по случайной ассоциация, потому что и эта мысль необычно важна для него; все питает неспешную и негромкую эту книгу: и обыденное, и простое, и великое, неизвестное читателю прежде.

В век машин, телефона и радио, отказавшись от возможности ехать в поезде или лететь на самолете, человек отправляется по тропинкам и непроезжим дорогам Владимирщины пешком, от деревни к деревне, от речки до речки, и при этом идет очень тихо, никуда не спеша, специально на целые, может, часы останавливаясь для того, чтобы вдруг разглядеть, как устроено это диво природы: простой, маленький, с розоватым бочком цветок брусники. Или побеседовать со старой женщиной. Или просто прилечь на траву и подумать о прожитой жизни.

И все это написано так пластично, так зрительно близко, как если бы мы сами проходили болотистым лесом в июньский жаркий день, как если бы это мы сами побывали в Кольчугине, в Юрьеве-Польском, во множестве русских безвестных или некогда знаменитых сел и деревень. В самом деле, в этой книге, на первый взгляд, вроде бы, безыскусной, жизни встает перед нами во всех ее трех измерениях, полыхая, цветя всеми красками и дыша ароматами.

Кто не помнит страниц, например, о поисках места, где рождается речка Ворща. Длинный путь, полустертые воспоминания детства о каком-то сельце, деревеньке Бусино приводят рассказчика к месту истока родной деревенской реки. Вот как пишет об этом сам автор:

«Земля, покрытая высоченной густой травой, уходила вниз полого, но глубоко. Противоположный берег оврага поднимался стремительнее и круче. А на дне оврага, в лиловых сумерках, начинали появляться белые, как вата, клочья тумана. Туманные озерки сливались, вытягивались в ленту, и, наконец, овраг до половины заполнила плотная белизна. Это обнадеживало. Такой туман не мот родиться в простом овраге. Он мог родиться лишь в том случае, если там на дне, в травах, пробирается речная вода…

…Я не сказал своим спутникам, зачем мы пришли в Бусино, боясь что придем, а здесь ничего нет. Теперь, вечером, нужно было мне установить все точно. Я вышел на улицу. Пока мы сидели в горнице при керосиновой лампе, взошла луна, зеленая, свежая, как будто только сейчас умылась светлой водой. Тумана в овраге стало еще больше, и он поголубел, засеребрился под лунным светом. Почти бегом бросился я в овраг. Брюки мои до колен тут же намокли, как если бы я вбежал в воду, в башмаках начало хлюпать. И еще раз мелькнула надежда: такая роса обязательно возле воды.

Запахло туманом. Он был густ и плотен. Вот я вошел в него по пояс, вот скрылся в нем с головой. Четкие очертания луны стушевались, как если бы на нее набежало облако. На дне оврага безмолвие охватило меня. Тогда в лунном безмолвии послышалось далекое, но явственное бульканье воды. Я пошел на звук. От главного большого оврага отходил в сторону небольшой овражек-тупичок. Он был не более ста шагов в длину и кончался крутой поперечной горкой. У входа в него росла высокая ветвистая ива. Никаких деревьев или кустов вокруг ивы не было видно. По овражку-тупичку, гремя, журча, переливаясь, бежал ручеек. Он пробил себе узкое углубленное руслице, над которым разрослись травы так, что самого ручейка не было видно.