Владимир Солоухин - Капля росы

Нет конца миру. Воображение может поднять нас повыше колокольни, тогда вновь раздадутся горизонты и село, которое только что было вокруг нас, покажется как бы из игрушечных домиков, сбившихся в небольшую стайку посреди земли, имеющей заметную планетарную кривизну. Мы увидим, что земля оплетена множеством тропинок и дорог. Те, что поярче, пожирнее, уводят к городам, которые с нашей высоты можно теперь увидеть.

Вон, заслонившись лесами, дымится промышленный город Кольчугино; вон посреди чистого поля, продуваемый полевыми ветрами, одноэтажный городок Юрьев-Польский; вон выглядывает из высокой ржи бесчисленными куполами да башенками город-заповедник, город-музей, сказочный город Суздаль.

Правее Суздаля, на холмах, громоздится и сам Владимир. Словно куски рафинада, сверкают издали окружившие старый город новые рабочие кварталы.

Мимо Владимира широко шагают по земле причудливые мачты высоковольтной передачи. Они шагают из Куйбышева в Москву. Значит, поднявшись еще повыше, мы можем увидеть слева от нас туманное зеркало Волжского моря, перегороженное плотиной, а справа – зыбкие, как бы миражные очертания города Москвы.

Нет конца миру. Вот уже тысячи сел, деревень и городов под нами. В разные стороны света растекаются реки, и в темной зелени хвойных лесов поблескивают капельки озер. Можно угадать и синее марево юга, и «стеклянную хмарь Бухары», и глубокое зеленое мерцание вечных полярных льдов.

Но с такой высоты мы можем или совсем потерять из виду, или спутать с каким-нибудь другим крохотное село Олепино, стоящее на вершинке крохотного холма, возле крохотной речки Ворщи.

Вот уж и снова я гляжу из окна вдоль порядка изб. Зеленая трава густо усыпана опавшими осенними листьями, ярко чернеет дорога среди желтой листвы, вереница гусей важно шествует, шурша, к дому Глафиры. Около правления колхоза появился вездеходик – кто-нибудь из района, может быть, сам секретарь Александр Петрович Галянкин.

Низкие, с севера на юг, плывут над селом облака.

Я люблю глядеть на свое село и обычным взглядом и внутренним, как люблю глядеть на бесконечно маленькую округлую каплю хрустальной влаги, собравшуюся в зеленой ладошке листа посреди бесконечно огромного цветущего луга, на маленькое солнце, отразившееся в этой капле, на маленькие окрестные предметы, на маленького самого себя, отразившегося в ней же…

Март – сентябрь 1959 г.

Есть явления в жизни, о которых не сразу и скажешь, что именно они значат для тебя и какое влияние оказали на твои представления об окружающем мире. Наверное, нужен какой-то серьезный внешний толчок, чтобы это обдумать, понять, разобраться. И тогда, вдруг увидишь всю его соразмерность со временем, его силу и правду, его необычность – в обычном.

Таким мощным глубоким явлением в нашей жизни является творчество Владимира Солоухина.

Владимир Алексеевич Солоухин родился 14 июня 1924 года в селе Алепине Владимирской области в семье крестьянина, окончил семилетнюю школу в соседнем селе, потом учился во Владимире, в механическом техникуме, где начал писать стихи и печататься. С 1942 года по 1946 служил в Советской Армии. Демобилизовавшись, поэт поступил учиться в Литературный институт в Москве, затем работал разъездным корреспондентом.

Но в том-то и дело, что книги Владимира Солоухина – это яркий и поэтичный рассказ о том, что он видел и пережил за годы учения, службы в армии, в жизни, в поездках по белому свету.

И лучше его об этом, пожалуй, никто не расскажет. Так что я отсылаю читателя прямо к книгам: к его повестям и рассказам, к романам, к стихам, к путевым очеркам, чтобы каждый мог непосредственно окунуться в стихию добротного русского языка, в чудесную, светлую атмосферу поэзии наших русских полей и лугов, в сложный, трепетный мир мыслей и чувств писателя, влюбленного в свою землю.

Начиналась дорога уверенно, издалека…

Помню жаркий сентябрьский день в Москве, на Тверском бульваре, сразу после войны. Перед домом, где помещается Литинститут, на скамье, в тени кленов сидит парень в повыцветшей гимнастерке и читает стихи. Льняные белесые волосы парня еще коротко стрижены под машинку – солдат! А говор ядреный, на «о», деревенский, слова крепкие, круглые, очень крупные в этом чтении, они как-то особенно выпукло, достоверно освещают все то, что читает солдат в гимнастерке со следами погон. В такт рубленым строчкам и взмах крепкой, крестьянской тяжелой руки: