Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Смешно: влюбился. А что, она девчонка что надо. Не то что институтские кривляки. Простите-с, каждая из них наверняка Анна Ахматова в перспективе. А это — человек. И в беде не бросит, и поговорить с ней по-доброму можно. И вообще пора бросать эти пижонские, штучки. Он ведет себя здесь так, будто тут не тайга, а московские шлифованные тротуары.

Разделся и нырнул в спальный мешок. Тоненько попискивал комар: видно, где-то неплотно прикрыт полог. Искать не стал: не хотелось вылезать из тепла. Только прикрыл голову, и все. А Котенка пусть кусает, его даже если медведь грызанет, и то не проснется. Вот спит человек.

А Коленьков ему неприятен. То ли потому, что за теть Лидой ухаживает у всех на глазах, то ли потому, что орет на людей не своим голосом, когда что-то не так. Разве это стиль руководства — крик? Кричат только те начальники, которые не могут другим методом справиться с подчиненными.

Он засыпал, думая об отце, о дяде Игоре. О том, что скоро встретится с ними, надо только выдержать немного, привыкнуть ко всему. И самое главное, ни с кем не связываться. Здесь подначивают всех. А если на каждого подшучивающего над тобой глядеть как д’Артаньян на обидчика, толку не будет.

Во сне он видел Лесное. Отец собирался на работу. А над лугом висело яркое-яркое солнце…

Дорошин ждал доктора Косолапова. Окликнул жену. Интересовался временем. Ольга Васильевна сказала, что без пятнадцати три. Значит, еще полчаса. Вчера убрали наконец сиделку от кровати. Легче дышать стало. Дорошин призвал на помощь всю свою смекалку по «обрабатыванию» начальства. Знал немало приемов, которые на протяжении многих лет приносили ему успех. А вот тощего доктора одолевал с трудом. Зато как радовался Дорошин, когда удавалось настоять на своем: живет, значит.

Тяжело. Вставать нельзя. Уколы замучили. А самое главное — нет вестей с белого света. Что там, в комбинате, в городе? В райкоме как? С планом что? Обстановка в мыслительной? Если б знать коротко про все — можно было б лежать. А то впотьмах. Даже газеты не дают. Давеча читал «Робинзона Крузо»… Просил хотя бы что посерьезнее. Тощий доктор подумал и сказал строго:

— Не устраивает по тематике? Очень хорошо… Ольга Васильевна, сегодня я пришлю «Муху-Цокотуху». Самый лучший роман. Вот так, мой дорогой.

А Чехова отобрали. Видите ли, рассказы Чехова на мысли наводят разные. А на кой ему чтиво без мыслей?

Слышал, как жена в соседней комнате разговаривала в Рокотовым. Закричал со своей постели:

— Оля! К черту его шли, к черту… Чтоб ни ногой ко мне… Выгоню.

Жена немедленно прервала разговор или стала говорить потише, во всяком случае, ничего больше он не услышал.

Долго потом ругался на Рокотова:

— Мальчишка, сопляк… Знал бы, кого растил… Эка тебя дует от собственного величия. Секретарь…

А злости почему-то не было. Даже не почему-то… Знал, в чем причина. Любил сукина сына Володьку и где-то, находясь иногда в положении трезвого анализатора, соглашался: да, прав мальчишка, прав… Только так надо действовать. Так. Не учтено одно, что действия идут против него, против Дорошина. Против учителя, который годами своим примером и советами делал из него бойца, человека, который видел перед собой только одну цель, не рассеивался на многие замыслы и Шел вперед, ломал все, что мешало, не жалел других, но и себя тоже. Вот так надо жить. И Володька — лучший ученик, учит сейчас учителя.

А дело не сделано. Нет карьера… Нет нового дорошинского карьера. Суперкарьера. Последнего дорошинского взлета. И сил мало. Вот мотор барахлит. А как бы его поддержать на пару лет. Было б как в авиации, на форсаже, при полном напряжении всех сил и возможностей, когда «мессер» в хвост заходит и нет тебе спасения вроде, а ты крутанешь неполную «бочку», «кадушкой» ее называли ребята, и форсажем на высоту, к небу, а оттуда соколом на проклятого «худого», и обе гашетки сразу до предела, и вот уже ковыляет с дымным хвостом враг — и над местом его падения пыльное облако. Был тогда Дорошин тоненький и бледный, хоть кормили в авиации что надо, а по военным временам — так просто замечательно. И сбивал врага, и самого сбивали. А когда встретил в позапрошлом году Витьку Лопарева, бывшего своего комэска, тот его даже не узнал, а когда разглядели друг друга и уточнили вводные, то удивился Витька:

— Ну, брат, тебя сейчас в кабину истребителя втиснуть не просто.

И хоть сам Витька уже генерал-лейтенант, и Золотая Звезда на груди, и комплекцией тоже не из тоненьких, а почувствовал Дорошин в словах старого товарища жалость: отлетал сокол.