Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Ой, Витя-Витя… Сказать бы тебе правду, так обидишься. Когда была в шестом, недели две считала себя в него влюбленной. Он был тогда уже десятиклассником. А ей понравился за то, что хорошо на лошади ездил. Верхом и без седла. Вцепится голыми пятками в бока лошади — и погнал. Как в фильмах некоторых, где герои на конях скакали. А потом приехал новый учитель математики — и она в него влюбилась. Тоже месяца на два, пока он ей единицу на уроке не поставил. Она всю ночь проплакала тогда, прощаясь навек с любовью.

— Так что ты мне скажешь? — Витя поеживался в узковатом кресле, а кроме этого, было довольно жарко и он томился в галстуке.

— Что скажу, Витя… Не надо сватов.

— Все понятно. Значит, главный агроном таки обошел?

— Нет, будь спокоен. Не главный агроном.

— Ты что, в бобылках порешила сидеть? Али королевича ждешь?

Хотела выкрикнуть: да, жду, но раздумала. Не поймет Витя. А раз не поймет, то к чему говорить?

И ушел Витя в недоумении, прикидывая для себя, что у Верки небось на примете кто-то есть, а вот кто — тут уже мозгой пораскинуть надо. В селе конкурентов не предвиделось.

С той поры Витя, почти каждый день, где-то около десяти вечера «прогуливал» мимо ее дома свой мотоцикл. Одно время она даже побаивалась, что он может увидеть их с Рокотовым, но потом эта мысль сама по себе ушла. Разве мог бояться кого-нибудь в мире Рокотов?

И откуда он только взялся? Вот так шло бы все своим чередом и жила бы она спокойно, как до того дня, когда он подвез ее. Начитанность собеседника нравилась ей, потому что с ним было легко разговаривать, он на лету воспринимал сравнения. Это было интересно. И еще ей нравилось то, что он не пытался применять давно известные мужские приемчики: для начала взять под руку, будто невзначай коснуться плеча, щеки, потом попытка поцеловать для зондажа настроенности… Ах, как хорошо все это было известно Вере и сразу вызывало по отношению к мужчине определенную настороженность, даже неприязнь: «Ишь какой шустрый…»

Она заметила в собеседнике склонность с властолюбию, и это ее тоже встревожило. Сейчас она качества каждого знакомого своего, почти незаметно для самой себя, прикладывала в уме к эталону, который создала за эти годы. Она просто знала, каким должен быть ее муж, и вот теперь искала его уже не по красивому лицу и спортивной фигуре, а по проблескам характера, по умению мыслить и относиться к собеседнику. И каждое слово Рокотова было для нее либо подтверждением, либо отрицанием. Она ругала себя в душе за столь трезвый, деловой подход к знакомству, а через минуту уже успокаивала себя, оправдывая только что ушедшие мысли: «О какой высокой любви можно говорить? Вот ждала его столько лет, а где он? Почему не приходит? И есть ли он такой, какого она мечтала встретить вообще в жизни? А если и есть, то около него уже давно любимая женщина. Потому что идеал, к сожалению, стереотипен и пользуется спросом». А потом ей вновь становилось противно за все эти обидные пошлые слова и она думала о том, что в мире каждый человек раскрывается по-своему и в определенных условиях и что, может быть, совсем рядом с ней ходит тот, кто предназначен для ее счастья, и она даже не знает об этом. И тогда ей просто хотелось реветь, потому что от роду она такая невезучая. Мать умерла рано, а отец, закружившись с проезжей буфетчицей, укатил в Сибирь и вот уже восемнадцать лет присылает открытки на ее день рождения и без обратного адреса. И мать и отца заменила ей баба Люба, вечная свекловичница, руками своими да тяпкой заработавшая пенсию и на скудные свои копейки сумевшая не только поднять ее, но и дать высшее образование. А сейчас бабуля мыслит только о том, чтобы выдать ее по-доброму замуж, и для этой цели прячет в заветный сундук старорежимные ситчики, фарфоровых слоников и рисованные ковры. И сказать ей, что все это ни к чему, — нельзя, потому что это — цель ее жизни, уверенность в том, что так и нужно для блага внучки, для ее счастья и что это — именно то, что позволит ей когда-то сказать: «Было не хуже, чем у людей».

И Насонов тоже. Явился как-то вечером, присел за столик. Потребовал квасу. Баба Люба, спотыкаясь от старательности, помчалась за квасом, а Иван Иванович вдруг сказал, пристально на Веру глядя:

— Одобряю… Ну и девка… Разглядела самого завидного в районе жениха. Ну, молодец…

— Вы о чем, Иван Иванович?

— О Рокотове. О первом секретаре райкома партии.

— Мы с ним просто знакомы.

— Так-так… — Насонов полистал эдак подчеркнуто равнодушно лежащий на столе учебник терапии. — Оно, конечно, тебе виднее, Дело это не мое. Своих заботушек по самое горло. Ладно.