Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

Выбрались на асфальт в очередной раз, и, уступив свое место брату, Николай запел песню о молодом казаке, который гуляет по Дону. Запел хрипло, нескладно. А Володька только что хотел включить транзистор и достать «Маячок», по программе которого как раз в это время должны были передавать популярные песни из кинофильмов. Перебивать брата включением музыки было совсем нехорошо, и Володька решил сделать это в ходе разговора.

— Чего-нибудь бы поновее спел…

Николай сидел, откинув голову назад, упершись затылком в стенку кабины, и пел самозабвенно. Плоховато было у него со слухом, откровенно фальшивил, но видно было, что эти минуты для него истинное наслаждение.

— Слушай, неужто тебе это старье нравится?

Николай остановился на полуслове:

— А у тебя что получше есть?

— Сколько угодно… Вот слушай.

И включил транзистор. Звучала как раз известная песня в исполнении актера, который никогда не имел голоса как такового, но, примелькавшийся на киноэкране с гитарой, все чаще и чаще стал выходить на публику в качестве певца. В те годы как раз вокруг его имени был своеобразный бум, его одолевали поклонницы, модные мальчики доставали его «левые» записи, и считалось особым шиком, если на вечеринках для гостей стонал его пришепетывающий голос. Песня была мелодичной, и Володька подумал, что для Николая это будет солидным аргументом.

Но вот транзистор смолк, Николай взял его с сиденья, выключил. Снова откинул голову назад.

— Ты знаешь, — сказал он через паузу, — я вот иногда думаю, как легко вы, молодые, забываете то, чего забывать нельзя. Корень свой забываете… Кто ты без народа, без его культуры на тыщи лет до тебя? Пшик. Лист осенний, который каждый сквозняк в трубу завьет. А в войну люди умирать шли со словами «Россия» на устах. А фрицы всех нас русскими называли, хоть ты казах, хоть туркмен, хоть молдаванин. Ты ж не Иван, не помнящий родства, чтобы отказываться от вековой культуры своего народа ради модных однодневок… Вот давай заспорим с тобой, что эту твою песенку, что ты включил, через пять лет никто помнить не будет, а народная наших прапраправнуков переживет. И правильно.

— Это все чепуха! — Володька резко повернул руль, объезжая колдобину. — Че-пу-ха!

— Стой! — Николай перехватил рулевое колесо, дотянулся ногой до педали сцепления.

Машина вильнула на обочину и остановилась:

— Вот что, — Николай вытолкнул Володьку с сиденья, потом подал ему транзистор. — Чтобы у меня, твоего старшего брата, не возникло желания по шее тебе дать, ты пока пешочком пройдись… Музыку свою послушай. Рукоприкладства, понимаешь, не признаю, а ты чуть было не вынудил. А на обратном пути я тебя возьму. Время будет подумать.

Володька повернулся и зашагал обратно. Машина ушла и через час нагнала его. Николай посигналил, но Володька не оборачивался, и тогда Николай дал полный газ, потому что знал: брат ни за что не сядет сейчас с ним. А Володька пришел домой вечером и молча улегся спать, потому что устал страшно, а признаваться в этом не хотелось. И на следующий день он уже не стал проситься с Николаем и заговорил с ним только через неделю, и оба сделали вид, что ничего не произошло, потому что начинать уточнение деталей — это значит вызвать спор опять, а им обоим этого не хотелось. Через пару лет они вспомнили этот эпизод и долго смеялись потому, что, оказывается, ровно через пять километров в том рейсе Николай «схлопотал» гвоздь в колесо и приличное время провозился с ним.

Удивительные взаимоотношения были у Николая с сыном. Так уж случилось, что Эдька рос парнем избалованным, капризным. То ли Маша, мать его, с трудом перенесшая роды и получившая в дальнейшем от врачей полный запрет на возможность иметь следующего ребенка, обратила на него всю свою материнскую нежность, то ли постоянная занятость Николая сделала свое дело? Эдька после десятилетки окончил по настоянию отца курсы механизаторов, проработал в колхозе трактористом несколько месяцев, а потом вдруг решил, что его будущее — в литературе. К этой мысли подтолкнула его рецензия в районной газете на опубликованные там же несколько рассказов. Послал документы в Литинститут имени Горького и, к изумлению всех знавших про это, прошел конкурс, а затем и экзамены вступительные сдал. Стал студентом, окончил первый курс, а затем вот взял и ушел из института. Сидит дома.

Рокотов как сейчас помнит просторную комнату в доме Николая. Эдьку с книгой в руках на диване.

— Воды принеси, — говорит ему отец.