Михаил Стельмах - Над Черемошем

Юрий Заринчук, углядев на ручейке Олену, смеясь, обращается к Лесю:

— Видите, Олена никак не может дождаться вас.

— И я ее, — кивает Лесь. — Ты, Олена, не меня ли на бережку высматриваешь?

— Постыдился бы ребячиться… Лесь, что я хочу тебе сказать, — и она тянет мужа за рукав.

— Ты куда ведешь? — Лесь смущенно озирается. — Люди засмеют.

— А ты сам не засмеешься?.. Лесь… Ой, сердце вот-вот вырвется из груди. — Она смотрит на мужа счастливыми глазами. — Лесь, я почуяла…

— Правда, Оленка!?

— Правда, правда, муженек.

— Почуяла? — растерянно переспросил он. — Оленка! И мальчик?

И жена с великодушной снисходительностью ответила:

— Кажется, сынок, тракторист…

И прильнула к мужу, как в давние вечера. А он с немой благодарностью поцеловал жену в полузакрытые глаза и, охваченный надеждами на будущее и воспоминаниями о былом, бережно повел ее под кудрявые, постаревшие без них деревья, где рождалась их любовь.

— Оленка, мне верится и не верится, — Лесь остановился и снова поцеловал жену, чувствуя, как падают им на руки капельки росы с молодых колосьев.

— И мне порой не верится. Верно, так всегда: долго-долго надеешься, а потом приходит… — глаза у Олены заблестели.

А вокруг колышутся и колышутся нивы, словно разнося по всей земле весть о рождении простой человеческой радости.

И вдруг чуткое ухо матери уловило в этом спокойном шелесте чуждые звуки, — казалось, шуршит какой-то осторожно катящийся клубок.

— Лесь, кто-то ползет в хлебах.

— Это, должно быть, еж, — ответил Лесь, не прислушиваясь, погруженный в мысли о сыне.

— Ой, Лесь! — вскрикнула Олена, охваченная ужасом.

Перед ними с оружием наготове поднялась черная квадратная фигура Нарембы.

— Здорово, Лесь! — бандит засмеялся. — Ты что, здороваться разучился? Может, еще раз скажешь, кого огреть хотел и кому каюк придет? Может, повторишь, что ты мягок, да силен? Молчишь… Так замолкай же навеки…

— Пилип, побойся бога!.. — вскрикнула Олена. — Я матерью буду…

— Коммунистов плодить собралась? Будь уверена — твой выродок света божьего не увидит… Ну, кого ж из вас первым на тот свет перевозить? Страшно, Лесь?

— Не страшно, — гордо ответил Побережник.

— Это почему же, мягкая душа? — искренне удивился Наремба, и в самом деле не видя испуга на лице гуцула.

— А потому, что ты, собачья кровь, стрельнешь в меня, а помрешь сам!

— Это что еще за побасенка? — захохотал бандит.

— Погляди, вояка, — презрительно отрезал Лесь, — на дуло своей игрушки. Оно все землей забито. Стрельнешь — разорвет вместе с твоей головой.

Наремба повернул к себе дуло автомата. И тут Лесь молниеносно саданул бандита в переносицу, а оружие дернул к себе. Наремба потянулся за Побережником и вдруг резко откинулся назад, неловко нащупывая курок. Лесь отвел дуло от себя, нагнул его вниз.

Шальная пуля прострелила дорогу, и четыре руки мельницей завертелись вокруг обреза. К нему потянулась Олена, но ее сразу сшибли с ног, и она со стоном упала, видя, как над нею, над нивой стремительно мелькают руки и оружие. Вот обрез подпрыгнул вверх, и Лесь изо всех сил ударил Нарембу прикладом по голове.

— Лесь, не убивай! — Бандит схватился руками за голову, присел и внезапно бросился на бригадира.

Но Побережник во-время отскочил в хлеба и снова ударил Нарембу автоматом.

Бандит обмяк, пошатнулся и неуклюжей раскорякой упал на дорогу.

— Не убивай, Лесь… — застонал он в безнадежности, не веря, что кто-нибудь может помиловать его.

Побережник гневно навел оружие на врага.

— Лесь, не карай, пусть его люди покарают, — подошла к мужу Олена.

Бригадир тяжело перевел дух, опустил оружие на теплую, живую волну колосьев, выпрямился.

— Будь по-твоему, Оленка. — И он вдруг улыбнулся. — Видишь, мягок я до поры, а силен всегда…

Под высоким небом золотятся высокие волны полей.

Лесь Побережник швырнул картуз на колосья, они прогнулись, заколыхались, и картуз повис, как гнездо.

— Урожай! — улыбаясь, проговорил Юрий Заринчук.

— Урожай! А ведь это только наши первые шаги. Каков же он дальше будет? — рассуждает Микола Сенчук.

— Как синее море.

— Идет! Идет! — и Лесь бросается навстречу комбайну, за которым тянется полсела.

Вот машина заходит на поле, и Олена, со страхом поглядывая на хедер, обращается к Павлу Гритчуку:

— Павлусь, ты гляди, осторожненько, осторожненько, чтобы хведер не обломился.

— Хедер, — поправляет Павло.