Михаил Стельмах - Над Черемошем

Выходит, что и церковные стены не отрывают человека от греховного. Эта внезапная догадка со временем обросла таким будничным илом, что Бундзяк подчас смотрел уже на служителей культа сверху вниз, а самого бога вспоминал только по привычке или когда был охвачен страхом.

Вот и сейчас какая-то внутренняя дрожь неприятно пронизывала бандеровца, словно его призывали не на монастырский порог, а на порог страшного суда.

Виною всему было, очевидно, пережитое за последний месяц. Во время ареста районного националистического руководства он с маленькой кучкой отчаянных головорезов сумел под Устериками прорваться на Белый Черемош и податься на черногорские полонины. Тут они, почерневшие от усталости и голода, не ели — пожирали в пастушьих куренях жалкие чабанские харчи, резали лучших овец, суля пастухам самую мучительную смерть за то, что те с непочтительным презрением смотрели на впавший в ничтожество, одичалый национализм. Потом, нагрузившись свежими сырами и мясом, Бундзяк со своими людьми ушел в Черные леса и притаился там в диком буераке, боясь даже думать о налаживании прерванных связей. Теперь работа сводилась к запугиванию и грабежу горцев, ибо все боялись призрака зимы и ее спутников — голода и холода. Неожиданно связь была восстановлена. В одно туманное утро, когда они возвращались с добычей в свое логовище, у оврага их перехватил Пилип Наремба. Глаза его, кое-как вдавленные в грубое загорелое лицо, шевелились, в глубине орбит, как придорожные жуки.

— Пане Касьян, это вам, — угодливо подал он вынутый из-за пазухи миниатюрный конверт.

Бундзяк сразу же узнал почерк своего приспешника по банде Трускавца, и хотя он всей душой ненавидел этого напыщенного магистра-книжника, но теперь обрадовался и нетерпеливо разорвал конверт. Брызги чернил на бумаге напомнили ему брызги слюны, с которыми всегда вырывались у Трускавца заумные слова, говорил ли он о постановлениях римского собора или о преимуществе изготовленных в горах капустных пирогов с картошкой и мáчанкой [10] Мáчанка — смесь творога со сметаной. перед всеми блюдами на свете.

Он остался верен своему стилю и в тяжелые минуты, только теперь казалось, что он уже не склонялся перед римской политической программой, а издевался над ней.

«Многоуважаемый пане сотник!

Слава богу, нас спасла не организованная сила руководства, а былая анархия гуляй-поля. Действительность сейчас требует от нас любой ценой удержать вооруженное подполье. Удобный момент, надеюсь, не за горами. Для инструктажа немедленно явитесь в монастырь. Там вас ждут. Пароль — известные слова из устава святого Василия великого, те же, что были у нас паролем в Космачевской Краевке.

Ваш Тарас Трускавец»

И вот он явился для инструктажа, одновременно радуясь и тревожась. Хорошо, что как-то связались оборванные нити подполья, но почему они ведут через монастырь? Почему именно он замыкает твою окровавленную дорогу, сметая с нее последние крохи веры? Выходит, в страшный час тебе не к кому будет вознести с мольбой руки, ибо нет больше ничего святого на земле.

И нахальная самоуверенность Бундзяка на миг рассасывается в глупом и никчемном водовороте мыслей. Отбрось их и живи, как живется, не путайся в раздумьях, иначе запутаешься, как муха в паутине. Твоя судьба — не раздумывать, а исполнять приказы. Думать можешь только об отрезанных у тебя сорока пяти гектарах и еще о том, как нарезать своим бывшим батракам по два метра земли.

— Слава Иисусу, — прошептала темнота и вытолкнула навстречу Бундзяку костлявую фигурку монаха. — Кого бог послал на святую гору?

И кощунством прозвучали слова пришельца:

— Нищенство, слепое послушание и чистоту.

— Пане Касьян? Прибыли, наконец! Не один вечер поджидали мы вас. Я брат келарь — эконом монастыря. Есть хотите?

— А как вы думаете, брат келарь? — К Бундзяку возвращается самоуверенность, которая редко оставляет его, ибо с ее помощью лучше диктовать другим свою волю.

Брат келарь чувствует, что он имеет дело не с простым паломником, и удовлетворенно хихикает. Смех у него, как и стан, тонкий и гибкий.

— Больше нечего спрашивать. Веду пана Касьяна к нашему рефектарию [11] Рефектарий — трапезник в монастыре. .

Снова раздается хихиканье. Бундзяк морщит нос: от рясы монаха несет всем, чем он потчует братию, — прокисшей кашей, вареной картошкой, духовой говядиной, а также самодельными свечами, изготовленными нечистыми руками из нечистого воска.