Александр Серафимович - Том 3. Рассказы 1906–1910

Слезли и пошли по мостовой.

– Поберегись!.. поберегись!.. Что вас нелегкая под сани несет!..

Опять пошли по панели, и публика, косясь, обходила с той и с другой стороны, оставляя вокруг них пустой, молчаливо-враждебный круг. А они все шли, который пониже – впереди, который повыше – позади, придерживая на головах то с той, то с другой стороны зябкими красными руками.

Сворачивали направо, налево, переходили улицы, площади и опять шли среди торопливой, снующей, полной озабоченности публики, но все та же мертвая, враждебная пустота по панели, которую боязливо и торопливо обходили, неотступно шла с ними.

– Никак тут. Стой!.. Читай.

– Три… тридцать один.

– Ну?

Губы плохо слушались от мороза.

– Должно, это. Сказывал: палочка и «зело».

Подошли к подъезду. Полезли было в зеркальную дверь, но вышел швейцар с важным животом и позументами.

– Вы чего?

– Покойнику гроб, стало быть…

– Семена Иваныча… с Брёхова…

– А?.. это вы что?.. У нас, слава богу, все живы… Ах вы шалыганы… Вон!.. Чтоб духу не было.

Поставили опять на головы и опять пошли, пониже – впереди, повыше – позади. Долго шли.

– Гляди, кабы не этот.

– Этот и есть: впереди палочка, а потом «зело». Тринадцать, стало быть. Эй, милый человек, который у вас тут упокойничек будет?

Мохнатый, с заиндевевшим мохнатым воротником, похожий на медведя, дворник подошел, посмотрел и насупился:

– Проходи, проходи, неча останавливаться.

– Сказываем, тринадцатый номер… Померши не то господин, не то барыня…

– А скорее всего, барышня – глазетовый, белый…

– А вот зараз вас в участок отправлю, там узнаете, – и поднес свисток к губам.

Они перебежали на середину улицы и, придерживая обеими закалевшими руками, пошли иноходью, согреваясь. Долго шли. Еще сунулись дома в два, но было то же.

Тогда Микита вдруг повернулся, они под гробом глядели друг на друга.

– Ну?!. Али я собака?.. Не пойду!

– Хочь бы шкалик.

– Руки не отдерешь.

Постояли, помолчали, глядя друг на друга, чувствуя, как стынут ноги.

– Чудно, сколько народу мрет, а не нападешь.

– Где тут!

– Что ж мы его таскать будем всю ночь, что ль?..

Опять помолчали, стоя, как под крышей, и две синие тени, дожидаясь, лежали на снегу. От холода бежали сопли, и они утирались рукавами.

– Ай продадим?!

– А?

Микита с секунду глядел скуластым лицом, потом решительно повернулся, показывая затылок, и опять пошли, придерживая, один – впереди, другой – сзади.

Первая была большая мануфактурная лавка, и под праздник толпилось много простого народу. Хозяин, благообразный, с большой белой бородой, старик, степенно, не торопясь, не волнуясь, наблюдая, как торговали приказчики, получал, давал сдачу. И видно было, что за этой сединой спокойная, полная честных трудов жизнь, а теперь спокойная, ублаготворенная, щедрая и на церковь и на бедных старость.

Когда те двое с гробом вошли и протолкались, у него затряслась борода.

Они остановились, не снимая с головы.

– Ваше степенство, купите гробик.

– Нни… нне… нне… кончайте… затворяйте лавку… О господи!.. Затворяйте лавку… затворяйте лавку!..

– Ваше степенство! В хозяйстве завсегда пригодится. Кажный день восемь-десять гробов делаем, вот, лопни мои глаза, не вру!..

– Затворяйте… затворяйте… О господи!.. греха-то, греха-то на душу: завтра праздник, а мы торгуем… Закрывайте скорей…

– Ваше степенство…

Приказчики с удивлением смотрели, а он тыкался, не попадая ключом, в кассу. Тряслись руки, борода, плечи.

– Господи, пошто еси мя призываеши?.. Пошто еси призываеши мя, грешного?..

Смерть неизбежна, но она мерещилась где-то в отдалении, забаюканная щедротами неоскудевающей руки, честной, доброй жизнью, и вдруг…

– Пошто еси призываеши…

Он слышал, как сзади гремели двери запираемой лавки, все так же, весь трясясь, шел торопливыми, мелкими шажками и потонул в дальнем конце улицы, в серебряном сиянии фонарей и снега.

Ребята постояли на панели и пошли дальше. Всюду горели фонари, горели окна, как будто ничего не случилось, как будто все было то же.

Прошли в кожевенный ряд.

– Купчиха, купите гробик.

Дебелая хозяйка глядела на них с секунду остановившимися глазами и вдруг отчаянно завопила:

– Гро-об!.. гро-об!.. Господи… Заступница!.. Да что же это… да куды же это я… да за что же это…

– Дешево отдадим, не то что… без торгу… завсегда пригодится…

Она перевела глаза на старшего приказчика, которого держала в любовниках, и, что-то сообразив, заголосила на другой лад, уже привычным голосом: