В. Азаров - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

Поезд пришел на станцию поздно вечером. Оленька вышла на платформу. Вдоль платформы горели электрические фонари; на них из темноты летели похожие на снежинки бабочки. Станция была небольшая, но ее окружали длинные пакгаузы. На путях то там, то здесь мерцали огни стрелок, и где-то в тупике покрикивал маневровый паровоз. Казалось, он торопил поезд дальнего следования освободить для маневровой работы станционные пути. И тут Оленька увидела спешившего им навстречу высокого мужчину. Катя, громыхая связкой сифонов, громко крикнула:

— Алексей Константинович, принимайте свой багаж!

Оленька невольно остановилась. Так это и есть тот самый Дегтярев, который подобрал ее на дороге? Она только успела заметить его белую косоворотку, подпоясанную черным шнуром, а он уже взял ее под локти, слегка оторвал от земли и, взглянув ей в глаза, весело проговорил:

— Нет, Анисья Петровна, это не она! Вы ошиблись! Та была маленькая, щеки помидорами, глаза-горошки, а это какая-то незнакомая барышня.

— Вам виднее, Алексей Константинович, вы нашли, я взяла!

— А мы сейчас проверим. Фамилия?

Она взглянула на его немного скуластое лицо и смеясь ответила:

— Дегтярева.

— Звать Ольга? По отчеству Алексеевна? Нет, не ваша она, Анисья Петровна, а моя. Дегтярева Ольга Алексеевна! Какие же еще нужны доказательства?

И, смеясь, все двинулись к стоящей у подъезда станции автомашине.

Оленьку усадили в кабину и повезли куда-то в ночь. Она сидела рядом с шофером и смотрела в ветровое стекло. Там было видно звездное небо, далекие огни, да поблескивал глянцевитый козырек шоферской фуражки. Свет автомобильных фар падал на дорожную колею, выхватывал с обочин серебристые кусты и врезывался в темноту, прощупывая путь автомашине.

— Где мы?

— В степи, — ответил шофер.

— Всё степь да степь. А скоро она кончится?

Шофер ничего не ответил. Он только искоса взглянул на свою спутницу, перевел скорость и погнал машину еще быстрее, навстречу показавшимся вдалеке огням Шереметевки.

В щель между ставнями пробивался луч света. Он падал на подоконник, с подоконника на табуретку, и там с ним играл маленький черный котенок. Оленька вскочила с постели и подошла к окну. Она никогда не видела, чтобы окна заставляли досками. Нет, какая она недогадливая! В Ладоге, когда надолго уезжают, всегда забивают окна досками. Ну и мама забила, когда поехала за ней. Но когда она слегка толкнула створку окна, доски неожиданно распахнулись, как двери. Так это ставни! В Ладоге ставни были сделаны в окнах колхозной кладовой и в магазине сельпо. Это чтобы ночью не залезли воры. Но зачем ставни в доме? И вспомнила: мама говорила, чтобы днем не забралось солнце. Оленька отошла от окна, нагнулась, чтобы достать туфли, и тут только заметила, что в комнате нет пола. Вернее есть, но не деревянный, а земляной. Как в Ладоге на току, где молотят хлеб. А в кухне ее ждала новая неожиданность. Какая же это кухня без русской печки? Вместо нее была сложена плита.

Двор был отгорожен от улицы камышовым плетнем, у плетня росла белая акация, а под акацией стоял круглый стол, совсем такой, как в детском доме, маленький и низенький, за которым обедали малыши. К удивлению Оленьки, мать подала завтрак на этот стол.

— Мама, а как же мы сядем?

— Возьмем скамеечки и сядем.

— Чай пить неудобно.

— У нас самовары не водятся.

— Вот странно! — Тут всё было не так, как в Ладоге. Как можно жить без самовара? Особенно зимним вечером, когда за окном мороз, вьюга?

После завтрака Оленька побежала в сад. Она сорвала кисть смородины, попробовала сливу, подняла упавшее на землю яблоко и, вся раскрасневшаяся, легла в траву. Она лежала, смотрела на голубое небо и плыла вместе с легкими облачками. Как хорошо здесь! И вот она уже снова бежит к матери. Может быть, надо убрать посуду, сходить за водой? Ей хочется что-то делать, двигаться! Она с мамой, дома, у себя дома!

Анисья не знала, за что ей взяться. Поставить на времянку, что посреди двора, обед или снять на огороде созревшие огурцы? Она то бралась за ведра, чтобы направиться к колодцу, то принималась подметать, не известно зачем, дорожку к калитке. Наконец она присела на крыльцо, опустила руки и только тогда поняла, что ничем сегодня она заняться не сможет. Всё ее существо было заполнено Оленькой. Она была счастлива, радостна и ни о чем другом, кроме дочери, не могла думать. Оленька рядом с ней, в Шереметевке, в родном доме! Вон она бежит из сада, маленькая потерянная дочка. Радостная, веселая, бойкая! Сразу видно, что любит свою мать! И уже не вспоминает Савельевну. Что и говорить, мать — не чужая бабка!