В. Азаров - Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3

— Однозвучно гремит колокольчик.

Оленька увидела знакомые ноты. Как бывало на спевках в ладожской школе, она встала сзади пианиста и запела своим высоким чистым голосом. И тут только она обнаружила, что Володя совсем не знает нот. Он играл не в той тональности, нарушал такт и, как убедилась Оленька, поставил перед собой ноты не для того, чтобы читать по ним, а чтобы произвести на нее впечатление настоящего музыканта. И всё же она не бросила петь, а наоборот, подладилась под его игру и благополучно довела до конца их совместное концертное выступление.

— Ты здорово поешь! — сказал восхищенно Володя.

— А ты хорошо играешь, — ответила ему в тон Оленька.

— Давай еще что-нибудь споем.

— Ты сможешь аккомпанировать «В лесу прифронтовом»?

— У меня и ноты даже есть.

— Не надо ноты, — мягко сказала Оленька, — удерживая Володю на табурете. — Лучше так споем.

Володя настороженно взглянул на Оленьку и густо покраснел. Потом, смущенно улыбаясь, сказал:

— Верно, лучше без нот. Откровенно сказать, не знаю я их.

— Подумаешь, а долго ли научиться, — поспешила на помощь смущенному Володе Оленька. — Это так же легко, как научиться читать. Я тебе сначала покажу буквы, потом перейдем к слогам и словам, вот и заиграешь по нотам.

Но прежде чем они успели сесть за нотную азбуку, с улицы донесся свист, и в следующую минуту Оленька увидела на подоконнике старосту юннатов. Не обращая на нее внимания, он крикнул:

— Пошли, Володька! И захвати с собой фотоаппарат.

— А куда пойдем?

— Быка Казбека для юннатского альбома снимать.

— Пойдем, Оля, с нами, — пригласил Володя.

— Нечего ей там делать, — резко возразил Егорушка.

— Она не помешает, — удивленно взглянул на товарища Володя. — Почему ты против?

— Будешь снимать базарный навес, тогда ее и зови. Ей базар дороже всего! А легче всего товарища надуть.

— Постой, Егор.

— Чего стоять? Пошли. Я тебе всё расскажу. — И, увидев, что Оленька бросилась к дверям, крикнул ей вслед: — Испугалась, базарница? И сказать ничего не можешь? — Но она то ли не расслышала Егорушку, то ли не нашлась, что ответить ему, и молча выбежала на улицу.

— Мать на колхозную работу не ходит, — громко сказал ей вслед Егор Копылов, — а этой наплевать на юннатскую — обе базарницы!

Володя снял со стены фотоаппарат, положил в карман кассету с пластинкой и вышел на улицу. Он был мрачен. А когда Егорушка рассказал, как Дегтярева обманула его, Володя стал еще мрачнее. Он видел перед собой двух Оленек: одна обманщица, для которой базар важнее всего, а другая — умеющая хорошо петь, обещавшая научить его читать ноты, и главное, такая, что не стала смеяться над ним, а могла бы, да еще как могла бы! И Володя не знал, что ему делать. Он хотел бы дружить и с Олей и с Егорушкой. Но это было невозможно. Он слишком хорошо знал Егорушку.

Прежде чем пойти на скотный и сфотографировать там Казбека, им предстояло зайти к сыну скотника — Николаю Камышеву или, попросту, Кольке Камышу. Хотя Камыш и не был юннатом, но он обещал Егорушке предупредить отца о съемке и даже согласился, если потребуется, помочь им в этом небезопасном деле.

Однако, едва Володя и Егорушка вошли во двор Камыша, из сеней до них донесся сначала голос Колькиной матери, Лукерьи, потом крики самого Кольки и, наконец, хлопанье ремня. Ребята поняли: в сенях мать лупит Кольку.

— Гуляешь? Гуляешь! Гуляешь!

Она произносила только одно это слово. Но произносила по-разному: укоризненно и с возмущением, с досадой, насмешкой и удивлением, иронически и назидательно.

Наконец, не выдержав, мать заплакала, а Колька Камыш, почувствовав себя на свободе, вышел как ни в чем не бывало на крыльцо. После всего происшедшего Егорушке даже неудобно было звать его фотографировать Казбека, и он, не без сочувствия разглядывая долговязую фигуру Камыша, спросил:

— За что это тебя?

— Ни за что… Кино поздно кончилось, а потом я еще на гулянку зашел. — И тут же, забыв все свои огорчения, первый предложил: — Так как, Казбека снимать будем?

На скотном дворе было пустынно и тихо, коров чуть свет выгнали в поле, и только Казбек, как всегда, стоял в своем стойле. Огромный, бурый, с продернутым сквозь ноздри кольцом, он не удостоил ребят даже взглядом и, слегка посапывая, не спеша жевал сено. Он стоял к ним задом и, как понимает всякий фотолюбитель, такая экспозиция была не удобна для съемки. Но хуже было другое. На скотном дворе явно не хватало света. Надо было вывести быка во двор.