Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

Анна Васильевна с не свойственными ей в обыкновенные минуты черствостью и подозрительностью взглянула на Катерину Александровну и иронически спросила ее:

— Да уж вы не заодно ли с нею?

Эти слова заставили очнуться Прилежаеву и понять, с кем она имеет дело.

— В моей жизни нет пятен, и за себя я не боюсь, — твердо проговорила она.

— Ах, боже мой, какая святость! — с иронией воскликнула старуха. — Я это сказала потому, что вы вчера еще разнежничались что-то со Скворцовой.

Катерина Александровна широко открыла глаза: она до сих пор и не подозревала, что даже у приютских стен есть глаза.

— Я именно потому-то и хлопочу о Скворцовой, что не далее, как вчера, я застала ее в слезах, в таком состоянии, в каком может быть человек перед самоубийством, — произнесла Прилежаева.

— Трогательно! — иронически заметила старуха, надевая шляпку. — Чувствительные кухарки… Впрочем, мне надо ехать… Ступайте!

Катерина Александровна молча вышла из комнаты. В ее голове шумело; ей казалось, что она находится в каком-то чаду; она не помнила, что она говорила; она не могла обсудить, как она будет действовать дальше. В такие минуты человек идет напролом, бьет, может быть, не в то место, куда надо бить, но что же делать, если внутреннее волнение и быстрота совершающегося неожиданного события не дают возможности для строгого начертания плана действий. Катерина Александровна быстро прошла в залу и позвала одну из подруг Скворнрзой.

— Не знаешь ли ты, куда она ушла? — тихо спросила Катерина Александровна у девочки.

— Не знаю-с! — отвечала та, видимо, прилагая все усилия, чтобы прямо смотреть в глаза Прилежаевой.

— Ты не бойся. Ни ей, ни тебе худо не будет, если ты скажешь…

— Я не знаю-с, — быстро и отчетливо ответила воспитанница, как отвечают отпирающиеся от преступления арестанты.

— Но как ты предполагаешь? — начала Прилежаева, ласково смотря на девочку. — Ты, может быть, своим предположением дашь возможность спасти ее…

— Я не знаю-с! — еще бойчее ответила воспитанница.

Катерина Александровна нетерпеливо отошла от нее и пробралась в спальню детей. В ее голове мелькнула новая мысль. Прилежаева вошла в спальню: там не было ни души; она подошла к постели Скворцовой и отперла ее шкаф. Там было песколько книг, несколько ленточек и цветных лоскуточков. Катерина Александровна с минуту оставалась в нерешимости; потом торопливо начала осматривать каждую вещицу, перелистывать каждую книгу, каждую тетрадь. Осмотр продолжался долго, но результатов не было никаких. Катерина Александровна уже начинала отчаиваться в успехе, когда на пол из одной тетради Упал какой-то лоскуток бумаги: это был очень маленький кусочек почтовой бумаги, на нем стояли буквы: лой Ник. Катерина Александровна начала быстро рыться в тетради, но в ней не было больше ничего. Молодая девушка снова начала вынимать из шкафа и перетряхать лоскутки, книги и тетради. После долгих усилий перед Прилежаевой упало еще два лоскутка почтовой бумаги; один из них подходил к нижней части найденного ею прежде клочка, но на этом лоскутке не было ничего написано. Прошло еще минут пять в тщетных поисках, и у молодой девушки очутилась в руках еще полоска бумаги с буквами: Ивано. За этими буквами следовало чернильное пятно. Катерина Александровна сидела над этими лоскутками и уже догадывалась, что они составляют первую строку недописанного письма, разорванного и брошенного, вероятно, вследствие упавшей на него чернильной капли. Прилежаева стала машинально перелистывать краткий катехизис, покрытый пометками, исписанный рукой Скворцовой. На одной из страниц этой ветхой книги молодой девушке бросилась в глаза надпись: «милый Коля!» Катерина Александровна стала еще прилежнее искать в книге объяснения загадки, но его не находилось. Среди различных заметок в книге поражали только постоянно встречавшиеся большие заглавные буквы: Н. И. Р., переплетенные в самые затейливые вензеля. Она поспешно уложила вещи в шкаф и, вся раскрасневшаяся, пошла в рабочую комнату. В коридоре ей попалась одна из взрослых воспитанниц.

— К кому писала письма Скворцова? — неожиданно спросила Катерина Александровна.

— К Рождественскому-с, — ответила скороговоркой девушка и вдруг вся покраснела до ушей. — Я не знаю-с; она ни к кому не писала-с… Ей-богу-с, — забормотала она.

— Мне больше ничего не надо! — проговорила Катерина Александровна.

— Это я так… Вот вам Христос-с! — клялась чуть не плача девочка.