Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят

— Сама не поймет, так скажут, — возразил Данило Захарович. — Как-нибудь могла подслушать, что говорила мне про Катерину Александровну тетушка и жена; от кухарки могла услышать… Нет, Марья Дмитриевна, как посмотрю я на нынешнюю молодежь, так волос дыбом становится: фанаберия, разврат, пьянство, сходки по ночам, неуважение… И куда мы идем, куда идем!.. А всему виной эти реформы, нововведения!.. Да в наше время косу бы по волоску выдергали у дочери, если бы она так-то жила, как ваша дочь…

Марья Дмитриевна поникла головой. Она сознавала, что мудрый родственник говорит правду.

— И какое благословление может быть на ее ребенке, когда он бог знает как прижит!.. Еще чей он — это бог знает…

— Грех вам, батюшка, так говорить! — воскликнула невыдержавшая Марья Дмитриевна. — Катюша все-таки честная девушка… Ну, виновата она, согрешила… а то она честная…

— Честная! — саркастически улыбнулся Данило Захарович. — У честных не бывает незаконнорожденных детей!.. Нет, Марья Дмитриевна, не таких в наше время называли честными!.. Ведь ей теперь ребенка-то скрывать придется, ведь она его стыдиться должна, ведь это улика будет… Теперь еще, может быть, вот только мы заметили, а тогда все, все узнают, каждый лавочник, каждый дворник пальцем укажет и на нее, и на ее ребенка…

— Уж это что говорить, языки-то людям не завяжешь, чужому горю всякий рад, — слезливо вздохнула Марья Дмитриевна. — Скрыть-то нельзя…

— Да вы думаете, она станет скрывать! Нет-с, она все на вид выставлять будет, что вот, мол, смотрите, добрые люди, какая я бойкая: сейчас после свадьбы и ребят нарожала!

Марья Дмитриевна заплакала.

— Вы как мать усовестите ее, пусть уедет куда-нибудь на время. Не срамите своей фамилии. Детям примера не показывайте… Да чего вы все плачете? Твердости вам набраться нужно, твердости! Вы в доме-то последняя спица. Вами все помыкают как старой ветошкой! Вам надо власть показать, власть!

Еще долго наставлял Данило Захарович Марью Дмитриевну и наконец успокоился, когда увидал, что несчастная женщина окончательно убедилась, что несчастнее ее нет никого на свете. Довольно долго ходила Марья Дмитриевна с понурой головой и все не знала, как приступить к объяснению с дочерью, которая, как нарочно, была в это время, по-видимому, вполне счастлива, хотя изредка и прихварывала. Наконец мать выбрала удобную минуту и, подсев к сидевшей за работой дочери, решилась намеками и стороной заметить ей, что не худо бы последней на время уехать хоть куда-нибудь в деревню, на что ей Катерина Александровна ответила, что они и без того скоро поедут на дачу, как только пройдут экзамены в пансионе Давыдова.

— Ну, ты одна с мужем поезжай, я с Антошей и Мишенькой здесь останусь, — отвечала Марья Дмитриевна.

— Что вы, мама! Да детям воздух более необходим, чем нам, — заметила Катерина Александровна. — Они и без того нынче засиделись в городе из-за вас… Пусть хотя с месяц отдохнут на воле…

— Знаю, Катюша, да тут не в воздухе дело… Ты вот теперь замужем, так тоже детям не кстати тут быть… Тоже мало ли что… хотя, конечно…

Марья Дмитриевна окончательно запуталась и замолчала, смотря на дочь недоумевающими глазами, как будто в ожидании, что дочь сама доскажет начатую ею речь.

— Я вас не понимаю, — пожала плечами Катерина Александровна. — Моя свадьба не изменила ничего. Как жили мы прежде, так будем жить и теперь.

— То-то и худо, Катюша, — вздохнула Марья Дмитриевна. — Закон-то не следовало забывать… Кашу-то заварили, а теперь придется расхлебывать.

Катерина Александровна смотрела на мать все с большим и большим удивлением и уже начинала волноваться.

— Ведь вот ты думаешь, что никто и ничего не замечает, а люди-то уж и распустили молву про тебя… И до чего ты довела себя: свое дитя придется скрывать ото всех…

Катерина Александровна раздражительно отбросила работу в сторону и хотела что-то сказать, но Марья Дмитриевна продолжала ноющим тоном.

— Конечно, младенец не виноват, а все же уж не может быть на нем благословения, уликой он будет.

Катерина Александровна вздрогнула и побледнела. Ее глаза сверкнули каким-то недобрым огоньком. Мать оскорбляло то, что было свято и дорого ей.

— Мало того, что вы меня мучаете, так вы еще хотите убить моего ребенка прежде его рождения! — воскликнула она и оперлась рукой о стул. — Когда же вы перестанете? Когда же оставите меня в покое?

Марья Дмитриевна была вообще плохой наблюдательницей и не заметила мучительного выражения лица дочери; ее только поразила резкость упрека.