Алексей Леонтьев - Юнги с Урала

Потянулись обычные дни учебы в школе, работы в мастерских, колхозе, на пришкольном участке. От мирных дней они отличались тем, что учились и работали мы старательнее. В свободное время сдавали нормы на оборонные значки, устраивали военизированные игры между классами, школами, с молодежью Павловска. Учились военному делу.

Коль не удалось уйти на фронт честно, мы с друзьями решили убежать туда зайцами. Стали втайне сушить сухари и мечтать о том, как на станции Верещагино сядем в попутный поезд, доберемся до фронта и будем бить фашистов. С такими мечтами и восемь классов окончили.

В самом начале летних каникул я получил письмо от матери Марии Андреевны, по состоянию здоровья находившейся в Белогорском доме инвалидов недалеко от Кунгура. По примеру предыдущего года она приглашала меня съездить на родину, в деревню Вылом Юрлин-ского района, навестить ее сестру — мою тетку Евдокию Андреевну. В конверте оказалось еще одно письмо, адресованное заведующей нашим интернатом Ольге Александровне Чазовой. В нем мать слезно просила отпустить ее сына на лето в родные края, обещала за мной присмотреть, а к началу учебного года привезти обратно в детдом. Еще год назад такая поездка меня очень бы уст-

роила, сейчас же к предложению матери я отнесся равнодушно. Ехать мне, конечно, хотелось, но только не на родину, а на фронт.

Радио в ту пору приносило известия одно страшнее другого. Немцы продолжали наступать. Рвались к Волге, Кавказу. В блокаде был Ленинград. Еще не миновала угроза Москве. Наша троица — Сережка, Митька и я — готовилась к встрече с фашистами серьезно. Где-то раздобыли старый-престарый каган, кирпичной пылью содрали с него ржавчину, с помощью шила и керосина кое-как прочистили ствол, смазали сливочным маслом, завернули в тряпицу и спрятали на чердаке, в укромном местечке. Здесь же находился наш неприкосновенный запас — сухари.

Сначала хотели бежать, даже не завершив учебного года, с наступлением весеннего потепления, но пришлось отложить. Дело в том, что Ольга Александровна предложила нам подумать о вступлении в комсомол.

— Учимся неплохо, почему бы и не вступить! — заявил Сережка.

Он у нас был активным. Хорошо рисовал, участвовал в выпуске стенной газеты. Его карикатуры на наши детские художества (так «Г. Ш.» проказы воспитанников называл) вызывали в интернате целые светопреставления. И быть бы Сережке не раз битым, если бы он хоть однажды допустил несправедливость. Однако этого не было, и Сережка темной, которую ему для острастки не раз обещали, избегал.

— Тебе хорошо, ты рисуешь, активный, тебя примут, — с горечью промямлил я. — А меня могут и не принять...

— Ас дисциплиной у нас как? — спросил Митька. — Бежать из детдома собираемся? Не сознаться — не честно. Признаемся — прощай, фронт!

После долгих препирательств заявления с просьбой принять в комсомол все же решили подать, а подготовку

к побегу на фронт «срыть. «Бежим не куда-нибудь, а бить фашистов — дело нужное, всенародное, — рассуждали мы. — А коль так, то позже, когда-нибудь, нас за этот неблаговидный поступок, может быть, далее хвалить будут...»

Новую отсрочку побега вызвало полученное мною письмо от матери.

— Уедешь на лето, а как лее фронт? — с возмущением спрашивал Митька. — Так можно до того доотклады-вать, что и война кончится! Фашистов, значит, пусть

другие бьют, так, что ли?

Что я мог ответить? Письмо матери было уже у Ольги Александровны. Согласие на отпуск она дала сразу. Отказаться от посещения родины было нельзя — на станции будет ждать мать. Эх, мама, мама, и зачем ты только задумала эту поездку?

— А что, если я побуду с мамой недолго? Скажу, что разрешили съездить только на несколько дней, а сам вернусь и... махнем на фронт, — предложил я.

— Не сюда вернешься, а встретишь нас на Верещагине! — рассудительно скомандовал Митька. — Дрз 7гой дороги, кроме как через станцию, на фронт пет. Понял? В интернате тебя будут считать уехавшим с матерью. О побеге никто даже и не догадается. Был золотцем —• золотцем и останешься. Так что совершим побег только мы... Понял? — еще раз спросил меня Рудаков.

Мы тут же назначили день встречи на станции.

А через пару дней я уехал на родину. Не буду рассказывать о том, как я встретил мать, тетку, которые зачем-то надумали измерять мой рост. Убедившись, что он — метр пятьдесят, почему-то сделали вывод, что я крепко подрос, вспоминали войну, проклинали «бандюгу Гитлера» и от души желали ему погибели. Км казалось, что смерть фюрера непременно приведет к концу войны.