Давид Константиновский - Яконур

— Прямому — очка четыре, высший балл, — предложил он. — Семи разных носов не наберем.

Женщины, к удивлению Герасима, поддержали его.

— …Курносый — три очка, прочие…

— Нет носа — ноль очков!

Подошел Саня:

— Ты куда исчезал?

— Пожарился еще немного.

Саня кивнул на исписанную углем стену:

— Образец решения проблемы в условиях дефицита времени…

Ольга повернула голову и встретила взгляд Герасима; он улыбнулся, она ответила.

— Масть!

— Рыжий — пять очков, — сказала Ольга.

— Везет рыжим, — тихо сказал Герасим.

Саня пожал плечами.

— Блондин — четыре!

— Брюнет — три! Шатен — два!

— Крашеные и прочие — одно очко!

Приступили к процедуре суммирования, к вычислению рангов и затем к составлению пар.

Считали очень тщательно, при живейшем интересе всех участников; исправляли друг у друга ошибки; страсти были накалены.

Герасим прикинул цифры в уме…

Что-то произошло.

Потом он не раз спрашивал себя: что же произошло? Он не был влюблен в женщину в платье с матросским воротником, этого просто не могло быть, он увидел ее впервые, был заинтересован, но и только, влюблен в нее он не был. В числа он не верил, все это шла игра, забава, ну и уж он-то знал, какая вера вообще может быть цифрам. Предположение, что здесь работала судьба, казалось ему просто глупым, впутывать сюда рок было бы дико. Но что же все-таки произошло? В конце концов, он мог пролежать в баньке и не увидеть женщину в голубом платье, цифры могли не сойтись, она могла заняться какими-то своими, делами и не появиться вовсе, да мало ли что еще? Он мог отшутиться и уйти один. Яконур мог разбушеваться и залить берег. Земля могла изменить курс… Что же произошло? Теоретически существовал миллион вариантов, и то, что сбылся именно этот, он не мог объяснить рационально.

Что-то произошло.

Он шагнул к Ольге, кивнул на таблицы и сказал ей:

— Вы видите, к чему идет дело?

Ольга улыбнулась:

— Я уже посчитала.

Дружный крик раздался за столом: появились первые результаты.

Герасим и Ольга стояли рядом, все смотрели на них.

— Ну же, ну! — кричал Саня.

Герасим коснулся одной рукой Ольгиного плеча, другую поднял над головой. Они были почти одинакового роста.

Он волновался и спрашивал себя, что же произошло…

Все ликовали.

Герасим поцеловал Ольгу, она подставила ему щеку.

Публика занялась другими парами.

Щека была теплая…

Все это, наверное, такие вещи, что если их еще нет или они уже минули, то нельзя представить себе, что они могут быть вообще и могли с вами случиться; а если они происходят сейчас с вами, то вы не понимаете, как вы жили раньше, и не мыслите себе больше жизни без них.

Потом отворилась дверь, вошел сторож, бренча ключами, все засобирались; Герасим спросил:

— Получил ли я право, по крайней мере, проводить вас?

Распахнула тетя Аня обе створки окна, положила локти на подоконник, легла на него грудью.

Скоро уж Иван должен вернуться. Выпустили Белочку, она весне обрадовалась, к вечеру ушла далеко. Прямо вон туда, за склон. Теперь каждый раз так будет. Когда потом сама придет, к теленку заторопится, а когда и до полночи ее ищи. Хозяйство. Картошку тоже всегда сами садили. Только плохо картошка родится, раньше какая была хорошая, а в том году — ничего. Что-то с погодой случилось, говорят, климат меняется. Да ведь тут все на камнях, на камнях. Удобрение надо. Ну, а удобрение какое? Все удобрение только от коровы. Вот корова есть, значит, и назем тоже есть, и картошка тут как-никак да уродится. А корову держать сколько хлопот. Косить-то когда, только в выходные. А покосы где дают, на склонах, далеко. Ну, когда успеет Иван косить, когда не успеет. Да на склонах на таких дают, что там, может, ничего не будет. Вот уж думали, чтоб корову продать. Так ведь все вместе — и корова, и покос, и картошка…

Тетя Аня подышала в ладони, свежо было. Из дома шел на нее теплый дух от остывающей печи; ужин готов, Ивана Егорыча дожидается. В лицо тянуло влажной прохладой с Яконура, окно глядит прямо на воду. Двор выходит к берегу, и там, у мостков, — Иванова лодка.

Я стою перед этим окном, распахнутым на Яконур, и смотрю. Женщина облокотилась на подоконник, легла на него грудью. Задумалась. Руки ее перед ее губами… Слева и справа обрамляют ее занавески, снизу — цветы, тесно поставленные ею на подоконнике, сверху — сделанный мужем резной наличник. В сумерках угадываются ее плечи и там, дальше, в теплом пространстве, — налаженный, уютный, очень добрый дом. Весь в таких занавесках и в цветах. Я стою перед окном, смотрю, и мне ясно, как хорошо, как мирно и счастливо может быть в этот час на душе у людей, которые живут в доме с окнами на Яконур.