Елена Серебровская - Братья с тобой

В школе Володя был не последним человеком. — избрали членом комсомольского бюро. Сколько организовал он туристских походов, лыжных вылазок! Люба Давыдова всегда в них участвовала. И развлекались, и закалялись, учились на практике разбираться, что такое дружба и товарищество. Попадали и в дождь, и в снег, и в морозы, но никто не хныкал и никто после походов никогда не болел.

Володьке везло: на выпускных экзаменах по истории попался вопрос о Цусиме. На экзамен приехали корреспондент из газеты и фоторепортер. Владимир Лоза ответил на «отлично», его сфотографировали, — и, нате вам пожалуйста, назавтра в «Смене» все увидели паренька в полуморском обличье, что-то уверенно рассказывающего учительнице, и прочитали статейку о том, как хорошо найти свое призвание и по призванию идти в военно-морское училище. И Люба Давыдова прочитала.

Не то чтобы Володя был тщеславен, нет, но он хорошо знал, что поступить туда, куда мечтает поступить он, — охотников немало, конкурс будет нелегкий. Так что эта фотография в газете — она тоже прибавляет уверенности. Может, и члены приемной комиссии добрее станут…

Он окончил школу, выдержал экзамены в училище и был принят, — повезло! Конечно, попотел перед экзаменами, потрудился, — ну и что ж, без этого нельзя. А какой конкурс был! Просто он везунчик. И Люба Давыдова поступила в свой медицинский институт.

А война началась. Началась, когда он был уже принят и зачислен в училище. Опьяненный победами, враг наступал, продвигался. Многие из курсантов попросились на фронт. Володя тоже. Воевал под Котлами. Отступал. В конце августа всех их вернули в Ленинград, — училище собирались эвакуировать.

Володя забежал домой; сестры и Зойки уже не было, — эвакуировались. Только над Машиным столом красовалась выгоревшая и пожелтевшая от времени вырезка из газеты: портреты трех летчиц-героинь — Расковой, Гризодубовой и Осипенко. Старший брат оставался еще в экспедиции на Памире. Отца тоже не оказалось дома, — он возглавлял бригаду по строительству укреплений где-то возле Петергофа. Его, профессора ботаники, никто не обязывал, но разве он мог сидеть и ждать!

Володя повидал только мать. Из школы Анна Васильевна приходила поздно, — оборонные учения, рытье щелей в школьном дворе, да мало ли! Родной дом выглядел опустелым. С грустью взглянул он на приколотый над его спартанской постелью листок с образцами флагов расцвечивания, — он сам их когда-то раскрасил акварельными красками.

Мать заглядывала сыну в глаза, положив руки на его широкие плечи. Говорить об эвакуации училища не полагалось, но он сказал. Железнодорожный эшелон, отлично организованный, выехал еще в конце августа — и вернулся: немец бомбил дорогу, отрезал пути. В сентябре предоставили речную баржу и буксир, собрались, и вот — Володя забежал проститься.

К Финляндскому вокзалу двигались повзводно, разными улицами. На станции Ладожское озеро сошло более тысячи человек. Это были курсанты, офицеры, женщины, дети и старики — члены командирских семей.

Серая Ладога шевелилась, пучилась, толкалась в бока баржи. Баржа с виду крепкая, доски на палубе плотно пригнаны друг к другу. Два неглубоких трюма покрыты дощатым настилом с отверстиями-люками, из которых вниз, на дно трюма, ведут немудрящие трапы.

Ветер рвал с голов бескозырки, распахивал полы бушлатов. Сначала по широким сходням на баржу пропустили женщин, детей, стариков. Шествие их началось ранним утром, длилось оно долго. Люди заполняли трюм — садились прямо на пол, между шпангоутами. Рассаживались тесно, рядком, — в трюме было потеплее, поспокойнее. Кто не поместился внизу, расположился на палубе возле будки. Жаль, у бортов баржи не было лееров — загородок. Когда погрузились люди, на палубу выехали две легковые машины и грузовичок. Их привязали к мачте, закрепили тросами.

Лоза сидел в трюме недалеко от люка. Здесь было не так уж темно, — свет проходил и сквозь люки и сквозь щели настила. Женщины развязывали сумки, кормили ребят. Поблизости от Володи сидела маленькая девчонка в плюшевом красном пальтишке, натянутом поверх осеннего, и в шелковом розовом капоре. Ей было годика четыре-пять, чем-то она напоминала племянницу Зойку. Мать дала ей круглую сдобную булочку, посыпанную маком, и девочка с аппетитом ела. Но в двух пальто ей было жарко и трудно шевелить руками, она пыхтела и просила маму раздеть ее. Мама не слушалась. Сколько времени им плыть? А имущества лишнего никто не разрешает брать. Ведь пальтишко пригодится… Мать и сама надела на себя два платья, костюм и драповое пальто, ей тоже было не так-то удобно.