Николай Струтинский - Дорогой бессмертия

Паша и Герберт медленно шли по слабо освещенной улице Словацкого. Она рассеянно слушала офицера, говорившего о Германии, которая быстро возвеличилась и стала могущественной державой в Европе. Пройдет немного времени, уверял он, и великая Германия будет самой сильной в мире. Да, да, так говорит фюрер.

Паша не вступала в беседу. Что ему ответить? Нужна осторожность, задень честь мундира фашиста и — не оберешься беды.

Офицер замолчал. Молчала и Паша. О чем говорить? Что приятного скажет ей чужой человек? В сгустившихся сумерках его лицо казалось продолговатым, задумчивым. Глаза Паши блеснули нехорошим огоньком, когда на мгновение задержались на кобуре. «Выхватить бы пистолет и стрелять, стрелять в мундир с фашистской свастикой, пока в обойме не останется патронов».

— Вы нас боитесь и ненавидите! Я прав, фрейлейн?

— Вы очень хотите знать правду?

— Конечно!

— Думаю, бояться вас не следует, а рады вам единицы.

— Но так думаете только вы!

— Нет, так думают многие.

Герберт начал насвистывать любимую мелодию.

— Вы сказали, вас зовут Паша?

— Да.

— А у меня есть сестра Мария, тоже очень хорошая девушка.

«Для чего он об этом говорит?» — силилась попять Паша. — «Тоже хорошая девушка»… Косвенный намек?

Первое знакомство было скоротечным и, главное, непонятным. Чего добивался офицер своими россказнями о «великой Германии»? Хотел проверить ее отношение к немцам? Но он же не встретил никакого одобрения. И все же на прощание офицер сказал:

— Очень буду рад увидеть вас завтра.

Знакомство с Гербертом продолжалось. По отдельным фразам, сказанным Гербертом, Паша поняла, что переводчик гестапо не сторонник нечеловеческой морали фашистов и чуть ли не противник их гнусных методов. Все сказанное ею о войне, грабежах, невыносимых людских страданиях проникало в его сознание, как обвинение, как приговор. Ее правота словно парализовала язык Герберта, и он только слушал.

На Восток Герберта послали в первую очередь потому, что он в совершенстве владел русским языком, к тому же он проявил себя вполне надежным патриотом рейха. Ему сулили большой успех после завоевания «жизненного пространства», где он сможет в полной мере себя проявить, сделать блестящую карьеру. Ранее Герберт преподавал русский язык в школе шпионов. За безупречную там работу удостоился повышения в чине. Потом его отправили в захваченные районы Советского Союза. Здесь он столкнулся с явлениями, которые его потрясли. Переводчик лично убедился, как проводятся дознания в гестапо. Тогда он и начал искать встречи с теми, кто мог бы облегчить его переживания. Дважды ему повстречалась хорошенькая русская блондинка, и Герберт задался целью познакомиться с нею. Несколько встреч расположили его к Паше, он отнесся к ней с необъяснимым довернем и даже однажды сказал:

— Давайте послушаем радио.

— Где?

— У меня дома.

Паша насторожилась. Неужели немец предлагает от чистого сердца?

— Для вас разве не опасно, если чужой человек послушает радио в вашей комнате?

— А разве вы не опасаетесь знакомства с сотрудником гестапо? Наверняка вам этого не простят! — отпарировал Герберт.

Паша обратилась за советом к близкой подруге.

— Как быть? — спросила она у Белоконенко. — Мне действительно не простят, если узнают, что была у немца на квартире?

— Пашенька, твоего переводчика я знаю, — успокоила Шура. — Он бывает иногда в лагере военнопленных и, представь, не прошел равнодушно мимо меня. Я с ним тоже знакома. Впечатление такое, будто он и в самом деле не такой, как другие. Сердцем чую — вести должен себя пристойно.

— Хорошо, рискну.

Подруги еще долго беседовали. Паша рассказала о том, что последние несколько дней к ней стал приставать хозяин столовой.

— Пришлось надерзить старому дураку, — рассмеялась Паша. — Но это не беда. С завтрашнего дня начинаю работать на кирпичном заводе.

— Кем?

— Статистиком.

— Я рада за тебя, поздравляю!

— Далековато приходится идти на завод, но, как говорят, ничего не попишешь. Выбора нет, надо терпеть, — делилась Паша. — А ты на прежнем месте?

— Да, пока там.

— Почему пока?

— Нам передали, что в канцелярии лагерей военнопленных будут работать только немцы или фольксдойчи.

— Тебя не тронут, — уверенно, но без всякого основания произнесла Савельева.

Паша шла с Гербертом. Состояние такое, будто еле-еле отрывает ноги от земли. Вернуться? Теперь поздно. Зашли в небольшую комнату, кое-как обставленную. Герберт настроил приемник. Из репродуктора полилась музыка. А потом… раздался голос Москвы! От неожиданности глаза девушки повлажнели. Как далеко сейчас родная столица от нее!