Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

Катря подняла руку и коснулась лица Зилова.

— Зилов… — прошептала она наконец. — Ваня… неужели это вы?

— Катря! — так же тихо ответил Зилов и сжал ее крохотную ручку в своих больших сильных ладонях. — Что они с вами сделали, Катря! — Катрина рука была тонкая, холодная, неподвижная, ладони Зилова пылали.

Глубоко и прерывисто, словно после плача, Катря вздохнула. Да, это правда, она среди своих.

— Вчера… — прошептала она, — я вышла в Киеве из тюрьмы… Ее разгромили рабочие…

— Тебя били там, Катря… пытали?

Катря не ответила.

— Я пошла на вокзал… в Киеве, и меня привез на тендере машинист Кулешов. Я была приговорена к повешению…

Все молчали. Никто не решался расспрашивать.

— Вот и все…

— Ладно, — сказал Козубенко, — ты потом расскажешь. Как тебя отпустили из дому… так?

— Я не заходила домой, — сказала она тихо, — я пошла прямо к Зилову, сюда…

Козубенко вскочил и сбросил с себя шинель.

— Тогда, малая, сейчас же пойдешь домой. Золотарь! Или нет — ты, Громов, и ты, Воловицкий! Вы сейчас же отведете Катрю домой. — Он снял Катрю со стола, сбросил с ее плеч лохмотья и стал закутывать в свою долгополую шинель.

Катря отклонилась и отстранила его руки.

— Нет, нет! Я не пойду сейчас домой. И, пожалуйста, не говорите никто родителям… Я не хочу, — пояснила она тихо, со слезами в голосе, — чтобы мать и отец увидели меня… такую… И я боюсь, что они меня никуда не пустят из дому, а я… не могу…

— Но, Катря!..

— Разве мне нельзя… пожить некоторое время у кого-нибудь? — Она умоляюще посмотрела вокруг. — Ну, у кого-нибудь хоть немного. Я помоюсь, окрепну чуть, а тогда… Ведь мама будет плакать! — вдруг коротко всхлипнула и она.

— Это верно, — решил Зилов, — пусть остается здесь. Только родителям сегодня же надо сообщить, что Катря жива, здорова и скоро вернется домой.

Катря благодарно улыбнулась Зилову.

Это была первая улыбка после пяти месяцев страшной тюрьмы, после истязаний, мук, издевательства. И была это такая улыбка, что не один из парией отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слезы.

Тогда Варька и Марина подхватили Катрю и заторопились на кухню. Там вода, мыло, там можно найти чем покормить, там стояла кровать, а Катря нуждалась в отдыхе. Все двинулись к дверям кухни — заговорили разом, каждому хотелось улыбнуться девушке, пожать руку, обнять за плечи. Катря отстранилась.

— Я же грязная… — тихо просила она.

На пороге Катря еще раз оглянулась.

— Я ни о ком, конечно, не сказала ни слова… — еле слышно проговорила она.

— Малая, — чуть не заплакал Козубенко, — этого ты могла бы и не говорить!..

Девушки вышли. Козубенко тяжело опустился на стул. Глаза его светились лаской, но губы были сжаты крепко и гневно. Кругом все радостно и возбужденно шумели.

— И за Катрю… — промолвил Козубенко глухо, — они получат тоже!.. Хлопцы, — вскочил он, теперь уже весь сияя. — Ах, хлопцы! Вот она какая, наша дивчина! — И он ударил кулаком по столу. — Внеочередное предложение. Все, у кого есть или кто может где-нибудь достать съестное: хлеб, сахар, сало, молоко — несите завтра утром сюда: будем подкармливать Катрю!

Предложение встретили горячими обещаниями.

— И второе. У кого есть деньги, выкладывайте сюда на стол. Надо ей достать платье, позвать доктора и так далее.

Все тут же стали шарить по карманам.

Денег, по правде говоря, нашлось немного. Несколько лопаток, еще меньше марок и крон.

— Э! — сказал Золотарь. — Докторов в городе все равно нет, на тифу или сбежали…

— И третье, — крикнул Козубенко, — вот что: делегатом, когда будут созывать съезд, от нас выбираем только Катрю!

Все руки, как одна, взметнулись вверх.

Кухонная дверь скрипнула, и на пороге снова показалась Катря. В руках она держала одну галошу, правую босую ногу поджимала под шинель. Торопясь и путаясь пальцами, она выдирала стельку.

— Вот, — сказала она, выкинув наконец стельку и вынимая из галоши аккуратно сложенный листок. — Это переписано с привезенного прямо из Москвы. Владимир Ильич Ленин двадцать второго октября выступал там на объединенном заседании ВЦИК, Московского Совета фабзавкомов и профессиональных союзов… Об Украине и оккупантах…

Все бросились к ней, она отдала бумажку и скрылась за дверью.

Козубенко разгладил листок на столе, придвинул лампу, и все сгрудились вокруг него, заглядывая сбоку и через плечо. Клочок голубой кальки был исписан мелким почерком, очевидно чертежным пером, сжато и четко. Только местами калька отсырела, и чернила или тушь расплылись желтыми пятнами.