Анатолий Ткаченко: Рапана

Сквозь мокрое стекло маски он увидел девочку — сначала отдаленно, мутноватым пятном; а когда сдвинул маску — отчетливо, будто она вместе с берегом придвинулась к нему. Поднял руку, хотел бросить ей рапану; и вдруг, ощутив упругий, зябкий толчок в ладонь, расслабил пальцы; всего на мгновение — и раковина булькнула в воду.

Мальчик сел по другую сторону валуна, чтобы не так заметна была его бледная гусиная кожа, дышал ртом, чтобы не стучали зубы. Девочка легла на живот, положила голову на ладони. Она ничего не сказала, не глянула в его сторону. Можно было подумать, что ей все равно, кто с ней рядом и совсем не нужна ей рапана, но… в ее позе, расслабленной, совсем не напоказ, чувствовалось пренебрежение, безразличие к себе, берегу, морю. А главное — к нему, мальчику, зачем-то появившемуся и испортившему такое нежное утро.

Он привалился к валуну, вбирая спиной его тепло, ждал минуты, когда вернется отнятия морем сила, и думал — бегло, несвязными обрывками.

«Я достану, не могу не достать, почему не приходят отец и мать, рапапа хищница, она не водилась в Черном море, приплыла на днище корабля с Дальнего Востока, мы земляки, пришли бы мать и отец, увели, нет, я сначала достану рапану, она хищница, пожрала здесь всех устриц, принялась за мидий, зачем я хвастался, без толку плавал, лежал на воде, надо было сразу, сказал — не захотел, теперь надо достать, не для нее, для себя, сунуть ей, пусть идет к своему Радику, рапана приплыла, я прилетел, встретились, зачем, она холодная, скользкая, по-латыни моллускус — мягкотелая, свыше ста тысяч видов, все противные — слизень, беззубка, кальмар, осьминог, я достану, холод никак не выходит, где они, мать, отец, лучше бы не видеть этого Крыма, не купили ластов, трубки, мало тренировался, не пускали, дрожат колени, вулкан черный, огромный, как голова пьющего воду ящера, море наполняется солнцем, прогревает свое нутро, рапана уползает, я сижу, она уползает, надо плыть, гадкая рогатая ракушка, ты холодная, бескровная, тебе не больно, не уползай».

— Я пойду, — сказала девочка.

Ее глаза сузились, в них сгустилась голубизна, ресницы вздрагивали, чуть морщились кончики тонких губ: она знала, что он не может достать, ей уже было смешно от этого, она не сердилась и, пожалуй, помогала ему: думай, что я глупенькая, но и знай — я все поняла.

Мальчик слегка повел рукой в ее сторону, улыбнулся, попросив этим: «Подожди минуточку» — разбежался и, не оглядываясь, как бы не прощаясь, сильными рывками поплыл от берега.

В желтом провале между камнями песок был чист. Рапапа уползла. Мальчик просунул руку в темень грота, растопырил пальцы, провел ими по колкому основанию грота. Рапана вывалилась, перевернулась, судорожно втягивая в себя серую ногу, и ее накрыла песчаная муть.

Со всех сторон наплыли медузы, привлекла их, наверное, взбудораженная вода; розовые, синие, едва видимые, величиной с хрустальную вазу и совсем мизерные, похожие на цветные шляпки грибов сыроежек; они наполнили всю толщу воды от поверхности до дна. Текучие рыбьи косяки, казалось, прошивали их насквозь. Они напоминали еще парашютный десант, зависший над зелено-красным косматым лесом, в тишине которого краб пожирал моллюска мидию.

Медузы бились в грудь, голову, мальчик рвал их железным ободом маски, отталкивал руками. Они сгустили воду, сделали ее тяжелой; не умирали, не падали на дно; порванные, делались двумя, тремя медузами, шире распускали щупальца.

«Что я сделал вам? — немо кричал мальчик. — Отстаньте!»

Выныривая, одышливо хватая воздух, он видел берег. Там сидела девочка. Она не ушла. Позади нее вздымались черные развалины вулкана, впереди — сняло море. Она была самым четким, самым живым пятном на кромке между водой и сушей. Почему она не ушла?..

Делалось холодно, немели пальцы рук, сводило судорогой колени… Как-то мальчик заблудился в лесу. Снег, деревья, мороз. И жуткая тишина. Он начал стынуть, леденеть, так же немели пальцы, сводило судорогой колени. Ему хотелось звука, голоса, птичьего свиста, — он бы ожил, зашагал, пробудил бы в себе тепло. Его окликнули, нашли… Понемногу тот холод растаял в нем, позабылся. И вот сейчас вновь возник. Мальчик удивился: холодно — это когда ты совсем один. А здесь столько горячего воздуха, такое теплое небо… Неужели всюду есть холод? Ему хотелось, чтобы его позвали, окликнули.

Мальчику почудилось, что он услышал голос матери — тонкий, испуганный. Это взвизгнула в отдалении чайка. Прогрохотал невидимый самолет. По сиянию воды проплыла лодка — на ней беспрерывно, нехотя смеялась женщина. Где же мать и отец? Они, наверное, мало любят своего мальчика, забывают о нем. А то бы приплыли дельфинами, прилетели чайками, приползли крабами. Согрели море, разогнали медуз.