Анатолий Ткаченко: Дай молока, мама!

«Вот отрезвеет, — решила Наталья, — и поговорю, распишу ему Надьку».

Часа через два, когда из школы пришла Ленка, и Наталья принялась готовить еду, собирать на стол, снова прибежала Маша. На этот раз она подсела к Ленке (лучше подальше быть от старшей сестрицы), заговорила для нее:

— Пошли к дядьке Надькиному, за овраг, песни поют, пляшут. Паша с Надькой под ручку…

— Цыц! — не утерпела Наталья.

Маша пошептала еще немного, покачала головой и на цыпочках пошла к двери. Из сеней обиженно сказала:

— Подумаешь, для них стараешься…

Ленка перестала есть, Наталья бросила посуду, подсела к столу, опустив в подол мокрые руки. Не говорили.

О чем было говорить? Идти за Пашкой, вести домой — представление на всю деревню. Да и как он еще себя поведет, отвыкли от него за три года. Оставить Пашку у Сальниковых тоже хорошего мало — от сплетен после задохнешься. Или оженят дурня. Так и сидели, уставясь в стол, а мухи ели хлеб, дико гудели, носясь от окна к окну, и дом казался пустым, огромным.

На третью неделю Пашкиного отдыха возле клуба на доске «Не проходите мимо!» вывесили большую карикатуру: Пашка тянул из горлышка сорокаградусную, кричал: «Люблю эту работу!» Внизу были написаны стишки:

Наталья в этот день не пошла в магазин, вечером едва подоила корову: разболелась голова. Когда уже стемнело и степь прислала во дворы первый холодок, возле калитки остановился Максимыч, бригадир тракторной бригады, у которого до призыва работал Пашка. Кликнул Наталью. Поговорили о том о сем, помолчали, повздыхали: все-таки годы, усталость, боли, — Максимыч сказал:

— Хватит дурить ему… Присылай Пашку. Скажи — возьму. Последний раз приглашаю, скажи.

Он ушел, сильно кивая правым плечом, широкий, расхлябанный от работы. Остался запах бензина, железа. Вспомнилось — воевал вместе с Пашкиным отцом, израненный, изрезанный в госпиталях. А вот приковылял, приглашает. И такая обида подступила — пеной в горле закипела, захотелось Наталье броситься на сына, бить, колотить его чем попало, а после самой разбежаться и стукнуться головой о стену. Когда стихли шаги Максимыча и злость отпустила грудь, Наталья подумала: «Хорошо, что Паши нет дома — натворила бы чего-нибудь». Но поговорить решила окончательно, последний раз. Только бы Ленка поскорее из школы вернулась, в два голоса можно вдвое больше всяких убедительных слов наговорить.

Ленка пришла поздно, насупленная, будто обиженная кем-то. Глаза сощурены, чутко присматриваются, губы стиснуты, как от боли. Наталья глянула, испугалась: Ленка сейчас была очень похожа на нее — такой она сама была в девках. Побежала собирать на стол, спросила из кухни, что случилось. Оказывается, ничего особенного — просто мальчишки на уроках хихикали и на бумажках рисовали Павла, переписывали стишки. Две таких бумажки Ленка нашла у себя в портфеле — сумели подсунуть. В другое время и Наталья расстроилась бы, обязательно даже, но сегодня она так отчаянно готовилась к разговору с Пашкой, что на другие переживания не осталось силы. Сели ужинать, Ленка спросила:

— Мам, у нас есть выпить?

Поискали, нацедили две рюмки. Сделалось веселее, еда легче пошла. Условились, как встретить Пашку, что говорить. Если будет куражиться и махать кулаками — сбегать за Машиным мужем, пусть скрутит, успокоит.

Приготовились ждать, Ленка взяла книгу, Наталья — недовязанную рукавицу. Сидели часа три, перестало говорить радио возле клуба, надоело тявкать собакам, деревня оглохла, — и вот издали, домов за пять, услышали голос Павла. Он бодро, прерывисто напевал: «На пыльных тропинках далеких планет…» Наталья бросила рукавицу, Ленка оттолкнула книгу, будто вычитала что-то непереносимое.

Павел широко хлопнул калиткой, свалил в сенях ведро, перепугал теленка (Наталья отлучала его от коровы), матюгнулся и наконец нащупал дверь. От порога крикнул, вертя у себя перед носом конверт:

— Письмецо получил. Надька ходила на почту, принесла. От Алексея, дружок что надо! Пишет — договорился. Пишет — ждет, жилплощадь подыскал. Так и написано: «Первое время трактористом будешь вкалывать на заводском дворе, по специальности. Опосля приглядишься, в цеха перемахнешь, ближе к чистой работе». Все, значит, еду!

— Когда? — спросила Ленка.

— Вот соберусь…

— Мама, соберем. — Ленка встала. — Где его чемодан?