Борис Ямпольский - Дорога испытаний

— Явтух боится, — заявил мальчик.

— Чего же ты, глупый, боишься? — спросила Любка.

— Волки заедят.

— Нету тут волков.

— Будто! — откликнулся Явтух.

А дорога все шла лесом, деревья стояли в глубоком снегу, и было так тихо, однообразно. Явтух прикорнул и заснул. Во сне он все время улыбался.

Лес кончился, и мы пошли по дикому полю, среди замерзшей, хрустящей под ногами ржи, среди обледенелых кустов.

Любка вдруг нагнулась, подняла обрывок газеты.

— Дядь, смотри! — сказала девочка.

Узнаю «Правду». Старый номер — за 28 октября. Где я был в этот день?

С жадностью читаю заголовки. «Повседневно руководить агитационной работой», «Добыча нефти будет расти и зимой». Давно известные, примелькавшиеся слова зазвучали с огромной новой и свежей силой. «В Узбекистане заготовлено хлопка вдвое больше, чем в прошлом году». «В Казахстане высокий урожай картофеля». Телеграмма из Джалал-Абада: «По новому каналу Падша-Ата пошла первая вода»…

Ветер носился над унылыми полями, разгневанно свистел и гикал, с силой разгонялся на великие дела, но вокруг на сотни верст — ни молотильного тока, ни ветряного колеса, ни паруса на реке; не встречал он и знакомых путников: почтальона с сумкой, мальчишек, на которых мог бы гикнуть, свистнуть, сорвать шапку; не было ни одной машины, с которой мог бы погнаться наперегонки и стукнуть в ветровое стекло; ни поезда, в окна которого кинул бы снежной крупой, показав загорелым людям, едущим с теплого юга, какой он свирепый и холодный. И где-то там, вдали, в диком, заросшем осокой болоте, свернувшись клубком, ветер завыл, жалуясь на пустоту мира.

Но вот в стороне, за холмами, послышалось знакомое, похожее на мотоцикл стрекотание. Из тысячи других звуков всегда угадаю этот добрый, такой родной звук.

— Уточка, — нежно сказала Любка.

Да, это была «уточка» — знаменитый «У-2». Как его только во время войны не называли! Одни говорили «огородник», другие — «кукурузник», третьи величали «король воздуха». Увидят его, летящего над самой передовой, между разрывов мин и снарядов, и нежно скажут: «труженик войны». Командир полка перед ночной атакой кричал в трубку: «Давай барабанщика!» — и, услышав его полет в сторону немецких позиций: «Полетела „ночная красавица“!». «Дает им „Яшка-приписник“», — говорили в окопах. «Рус-фанер!» — кричали чужеземцы. В донесениях писали: «Гроза немецких оккупантов», в исторических статьях: «Первая ласточка советской авиации».

Из-за холмов низко, над самой землей, вылетел «У-2» с горящими на солнце огромными и необычайно яркими красными звездами.

Тень самолета скользнула по склонам холмов, пересекла поле. «У-2» летел прямо на нас, на мгновение почудилось — специально за нами.

Был ли это разведчик, или связной, или легкий бомбардировщик? Куда летел? Он пронесся над самой головой.

Мы побежали за ним, как будто могли дотянуться до него, как будто летчик мог увидеть и услышать нас.

— Уточка! Уточка! — кричала Любка.

— Уточка! — басом вторил ей Явтух.

Увидели ли нас или это был какой-то условный сигнал, но летчик трижды помахал краснозвездными крыльями, словно сообщая нам: «Вижу! Слышу! Понимаю!»

Казалось, не только летчик, но и звезды нас узнали. И пока мы так бежали, они долго, пристально, родственно глядели на нас с неба.

Стало сумеречно, пошел какой-то злой, остервенелый снег, закрыв весь видимый мир. Но теперь я шел сквозь мертвую белую пелену так, точно за пазухой смеялись, пели, щелкали живые птицы. Как грачи знаменуют весну, так «У-2» означает близость фронта.

— Явтух замерз! — жалобно проговорили на санках.

— Держись, Явтух! — сказал я.

— А я и так держусь.

Любка стащила с себя одеяло и укрыла брата.

— Эх ты, несознательный! — упрекнул я.

— Я сознательный, — сказал Явтух, запахиваясь в одеяло.

Мы снова вошли в лес. Это был дремучий еловый бор, и в нем было тихо и тепло.

Скоро среди деревьев замелькали телеграфные столбы. Шлях.

— Стоп! — сказал я. — Пойду погляжу.

— Давай, дядьку, лучше я, — сказала Любка, — меня не тронут.

— Л-ю-бка! — захныкал Явтух.

— Замри! — крикнула на него Любка и побежала к шляху.

Долго ее не было. Я собирался уже идти по ее следам, как вдруг она явилась, вся в снегу, со сбитым набок платком.

— Ух, дядьку, там гансы! — сказала она, задыхаясь.

— Откуда ты знаешь?

— А я подползла и слышу: «гер-гер-гер»… Накачивают баллон.

— Боюсь! — объявил Явтух.

— А тебя и не спрашивают! — прикрикнула Любка.