Борис Ямпольский - Молодой человек

— Не плачь, мальчик. Ой, какой ты занозистый!

— А когда мы с тобой еще встретимся?

— Никогда.

И она ушла на высоких каблучках. Шах-шах-шах…

Мне стало очень жаль себя. «Все это не для меня! Все это не для меня!» — повторял я, думая о ее локонах и глазах. И я дал себе слово больше не ходить на свидания и по вечерам читать книги, с завтрашнего дня только читать книги. Пусть все ходят на свидания, гуляют, веселятся, пусть танцуют на вечеринках, пускают фейерверки — пусть! А я буду один, я буду гордый, один, отвергнутый всеми!

Я шел лунными улицами один. Зачем они такие ветреные, такие глупые, такие слепые, зачем бросаются на блестящее, фальшивое, никогда не видят настоящего, искреннего? А я, как и другие, считал, что именно я настоящий, я искренний.

Но меня тянуло снова на ту тенистую, на ту особенную от запахов резеды и табака тихую улицу, к тому дому, к тому окну, — еще раз, только еще один раз на нее взглянуть, просто так. И я был не одинок. Все явились сюда тоже просто так, просто ни для чего, стояли на углу и, не обращая внимания друг на друга, свистели в стручки.

Я не ушел. И никто не ушел. Все будто прилипли к своим теням и ждали. И она пришла. Они молча провожали ее до зеленой калитки. И поздно ночью они стояли напротив дома, на другой стороне улицы, и молча смотрели на ее окошко, в котором горел свет и мелькала тень. И от их вздохов летели листья и, желтые, падали на дорогу. И когда погас свет, они все еще стояли и ждали, глядя на темное окно, а потом разошлись в разные стороны, не сказав друг другу ни слова.

Такой был ясный, солнечный день, с синим-синим небом, с золотистой паутиной над красными георгинами. Только что появились первые фланирующие франты. В длинных, обтянутых в талии пиджаках, они шли друг за другом, как журавли. Собирались толпы вокруг лотерейных столиков, и усатый дядька из «Охраны материнства и младенчества», свекольный нос которого к этому времени стал фиолетовым, лениво бормотал:

— Коньяк можно выиграть… какао «Стелла» можно выиграть, амура-купидона…

Я подошел и стал наблюдать игру.

Вот сорвали целый ряд. Остался одинокий лепесток.

«Тут 1 копейка». Я видел ее сквозь этот бумажный лепесток, обнаженную, одинокую, заветную, выигрышную.

Я лениво протянул руку:

— А ну-ка, попробую счастья…

И сорвал лепесток.

Но что случилось? Там стояла чужая, странная, как жук, черная цифра — 99. И она была живая, она жужжала. Мир завертелся, и замелькал, и зажужжал — 99… 999… 9999… Я стал ртом хватать воздух.

— У меня нет таких денег, — сказал я.

— А ты думал, одна копейка, да? — Лотерейщик схватил меня за руку: — Попался!

— Я не попался! — закричал я.

— Ах ты мазурик! Ты работаешь в типографии и знаешь карты!

— Я не мазурик. Я не работаю в типографии! — кричал я.

— А что ты, ясновидец?

— Я не ясновидец.

— Так, может, ты гипнотизер?

— Я не гипнотизер.

— А откуда ты знал выигрыши? — кричал лотерейщик, держа меня за воротник. — Вот скажи, пусть все слышат, ты, шулер!

— Так это же так просто! — сказал я.

— Вы слышите? — закричал он как зарезанный. — Просто! Хотел бы я знать, как это просто!

— Я запоминаю карты, — сказал я.

— Как это ты запоминаешь? — От неожиданности он даже отпустил мой воротник. — Нет, вы только послушайте, что он говорит! А кто тебя научил?

— Никто меня не научил.

— А почему никто, кроме тебя, не догадался?

— А я виноват? Разве я виноват, что никто не догадался?

— Вы слышите, он еще не виноват! Ах ты, фальшивомонетчик!

— Ничего подобного! — кричал я.

Он потащил меня сквозь толпу. Он тащил меня, я упирался. Все глядели на меня.

Милиционер стоял на углу и не шевелился. Он стоял как памятник, и казалось, не только автомобили, извозчики, но даже облака в небе застыли и ждали, пока он откроет им дорогу.

И вдруг в какой-то момент, точно щелкнула в нем пружина, он повернулся и, вытянув руку, показал направление.

— Куда вы меня тащите? — кричал я. — Я ничего не сделал.

— Сделал или не сделал, сейчас посмотрим. Сейчас распотрошим тебя.

Милиционер смотрел поверх наших голов и не видел нас. Меня подвели к нему вплотную. Блеск пряжки, на которой играло солнце, ослепил меня, я почувствовал военный запах ремня и кобуры.

— Кто такой? — спросил постовой со своей красной милицейской высоты.

Лотерейщик стал криком объяснять, что я сделал, и почему меня привели, и что надо предпринять, и все, что приходило ему в голову.