Илья Лавров: Встреча с чудом

В открытое окно топорщилась черемуха, клала на подоконник кисти спелых, запыленных ягод. В просветы среди ветвей виднелись красные товарные вагоны, пустые платформы, жирные нефтяные цистерны с крутыми лесенками, посапывал маневровый паровоз, под составы лезли на четвереньках пассажиры с чемоданчиками, с бидонами — пробирались к пригородному поезду.

Ася и Славка — в белых платьях, нарядные, праздничные — сидели рядышком у окна.

Отец, напарившийся в бане, тщательно выбритый, в белоснежной сорочке, подошел к комоду и взял аттестаты дочерей. Аттестаты были на толстой, гремучей бумаге с золотой каемкой. Он долго рассматривал их, и листы дрожали в его брезентово-шершавых, пропитанных углем и мазутом пальцах. Так и казалось, что на его белые выше кистей руки были надеты коричневые перчатки.

— Прошу вас, дорогие гости, к столу! — певуче проговорила мать, ставя жаровню с дымящейся бараниной. Круглое лицо матери раскраснелось, губы еще свежо алели, руки были полные, белые, с ямками на локтях.

Отец степенно разгладил усы, с почтением взял бутылку «Московской» и бережно, точно ребенка по задку, шлепнул ее по донышку. В синие пузатые рюмки забулькало.

— Благодарю тебя, господи, — прошептала Парунья и перекрестилась.

Дядя Ульян кротко и беззащитно улыбался, держа вилку словно молоток.

— По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей, — проревел дядя Вася.

«Больше мы их, наверное, и не увидим, — подумала грустно Ася. — Уедем, укатим...»

«Пафф, пафф», — вывалил клубы пара маневровый. По радио прозвучал наигранно-строгий голос Кости: «С соседней станции вышел пассажирский поезд номер 42. Следует...» Ася высунулась в окно. Вот и Костю она никогда не увидит. Вместе с ним кончила школу и даже немножечко была влюблена в него, хотя и смеялась над его нелепой привычкой в каждую фразу вставлять слово «понимаешь». Сейчас он работал на вокзале: объявлял по радио и еще что-то делал. Иногда Ася плохо спала: всю ночь слышала его голос. Костя все отправлял и отправлял поезда...

«Пафф, пафф», — попыхивал маневровый. «Блям, блям», — плеснулся звон буферов.

Едкая жалость прихлынула из глубины души. Было жаль и себя, и Костю, и то, что он не узнает об ее отношении к нему, жаль и сурового отца, хозяина могучих паровозов, и славную маму, и эту квартиру, полную голосов зовущей дороги.

Во все небо ослепительно полыхнула нежданная, беззвучная молния. Единственная за весь вечер. Ася отвела в сторону оленьи, темные глаза.

— Хватим, дядя Вася? — Славка подняла рюмку, подмигнула, бросила косу на спину и засмеялась низким, грудным смехом.

— Ну и бой-девка! — хохотал и дядя Вася. — Такая не пропадет! И правильно, Ярослава! Бери жизнь за шиворот, а то она тебя возьмет! Я в Одессе пьесу Горького глядел, так у него один толково изрек: «Есть люди, которые бьют, и есть люди, которых бьют!»

— Да уж не пропадем! Не лыком шиты! — уверенно и вызывающе ответила Славка.

— А ты на господа бога больше оглядывайся. Он все видит, милостивец наш... На него надейся... — напомнила Парунья.

— Кыш ты, попадья! — отмахнулся дядя Вася.

— Все в руках божьих...

— Ладно, дебаты потом, — приказал отец. — Мать, садись, командуй!

Он помолчал, глядя на синюю рюмку в руке, и торжественно произнес:

— Поздравляю дочерей моих с окончанием средней школы. Желаю им долговечного счастья и всякого благополучия в жизни. — Говорил он медленно, укладывая каждое слово по отдельности, точно плиты. Сестры влюбленно смотрели на отца. Такой сильный, суровый, властный мог бы стать хорошим боцманом.

— В семнадцать лет я был стрелочником государства нашего. Девчата в двадцать три обретут высшее образование. В таком возрасте я кочегарил. И только в тридцать стал командиром паровоза.

Он тяжело задумался, прислушиваясь к далекому гулу прошлого, и вдруг с изумлением воскликнул:

— Мать! А ведь дочерей-то мы вспоили-вскормили! Давно ли вот здесь их зыбки качались? Истекает наша жизнь, в них перелилась.

Варвара Федоровна вдруг заплакала.

— Вырастили... И оглянуться не успеешь, как выпорхнут и улетят из родного гнезда!

— Успокойся, мама! Вот чудачка! — Славка размашисто обняла ее.

— Родителей почитать надо... Слушаться отца с матерью, — вставила Парунья.

— Не век же с вами, стариками, вековать! пробубнил дядя Вася, обгрызая баранье ребрышко.

— Это уж конечно, как сами... Их дело... кротко промямлил дядя Ульян.

Отец поднялся из-за стола, подошел к дочерям. Они встали. Отец вытащил из кармана двое маленьких часов. Завел сначала одни, сверил со своими и надел на тонкую руку Аси, завел другие и тоже сверил со своими и застегнул ремешок на полной руке Славки. Поцеловал дочерей, промолвил: