Тулепберген Каипбергенов: Письма на тот свет, дедушке

И все же я не хотел тревожить твой Дух, да вот не получилось. Сначала решил, что писать письмо не буду, а лучше схожу на твою могилу и поговорю. Но такой возможности, к сожалению, не нашлось, ибо, к своему стыду, я не знаю, какая из могил большого кладбища на Крантау [2] Крантау – горообразный холм на берегу Амударьи. является твоей. И вот почему: когда ты умер в 1952 году, я был студентом. Мой отец, твой единственный сын Каипберген, перед тем как проводить тебя в последний путь, сказал виновато мне: «Тулепберген, ты не должен участвовать в похоронах Деда. Среди сельчан есть еще недоброжелатели, которые могут донести начальству, что ты стал на религиозный путь, и это навредит твоему будущему», — и не взял меня с собой на кладбище. Отец тогда действительно понимал многое, что не доходило до меня. Как только он вернулся с кладбища, к нам в дом явился милиционер и увез отца в район. Вернулся он через три дня. Отца там, оказывается, избивали, унижали... А все обвинения сводились к тому, что бедный дехканин осмелился собрать стариков и прочитать поминальную молитву перед выносом из дома тела своего отца... Таким тогда был воинствующий атеизм. Но я все же как-то посетил кладбище с тайной надеждой найти могилу Деда. О-о, Дедушка, чтобы ты сказал сейчас, окажись живым?! Кладбище так разрослось, что не узнать. Оно превратилось в загадочный, неохватный и немой город. Аулы, разбросанные вокруг кладбища тут и там, разорились, обветшали, влачат жалкое существование. Еще при твоей жизни аул Шортанбай, считавшийся самым большим селением, где я родился и вырос, еле сохранился, напоминая разоренное гнездовье после вражеского набега. Нет, твоей могилы я не нашел. И спросить некого, где она. А твой единственный сын, мой отец, уже умер...

Прости, Дедушка... Позволь хоть письменно пообщаться с тобой, иначе всякие тревожащие мысли готовы разорвать мой мятущийся дух на куски. Постигшие меня и мой народ экологические бедствия раздувают в голове горький огонь. Возможно, ты усомнишься, вздохнешь, как тогда, живой: «Избалованный внук мой, оставь в покое меня. Судьбу живых решать живым».

...Да, не раз говорил я согражданам, даже с самых высоких трибун, о надвигающейся беде. Бил в набат. Мой голос слышал весь мир... Но — увы! — живые глухи, они слышат только себя! Я помню, ты был милосердным человеком, и, может, услышав тревожный голос своего внука, сумеешь разбудить мудрецов того света! Иногда мне кажется, что только они могут разбудить моих современников, спящих мертвым сном...

Можно было бы и не торопиться с этим письмом. Ведь мне сейчас шестьдесят три года. Это возраст пророка Мухаммеда, когда он закончил свой земной путь. Возможно, скоро я и сам явлюсь к тебе. Но, судя по тому, что всемогущий Аллах не призвал меня к себе в возрасте пророка, я надеюсь, что он подарит мне еще несколько лет жизни, хотя бы равные твоим... Тогда у меня будет в запасе еще десять лет. Но и в этом случае беда, постигшая мой народ, не даст мне покоя...

Это письмо я начал еще в 1989 году, находясь в больнице. Тогда у меня были большие надежды на живых, поэтому я не публиковал его. Вся энергия уходила на борьбу с больничной койкой, за мандаты народного депутата СССР и Каракалпакии. Только спустя три года я дополнил свое письмо и разделил его на три части. Почему я сделал так, надеюсь, Дедушка, поймешь сам.

...Люди на том свете, наверное, не подразделяются на образованных и неграмотных, царей и дехкан, благородных и подлецов. Поэтому ты, хотя и был неграмотным, за то, что прожил на этом свете честную жизнь, конечно, находишься в раю. Для всех, признающих единство Аллаха, подданных Всевышнего, существует один рай и один ад. Людей, честно и добросовестно закончивших жизненный путь, Аллах не отправит гореть в аду. Потому я верю, что многие тысячи проживших на этом свете ученых и мудрецов совсем с другой верой, не знающие друг друга, но, однако, своим человеческим отношением к окружающим, милосердием, единством целей близко стоящие друг к другу, также вместе находятся с тобой в раю. Верю таким, как Виктор Гюго, который утверждал: «...Что в мире нет маленьких народов... Величие народа не измеряется его численностью, как величие человека не измеряется его возрастом». Высказывания французского классика поддерживают дух миллионов таких, как я, людей, укрепляют их веру в себя. Вера в себя — великое дело. Во многих местах и многих случаях, когда над головами некоторых людей дрожали их шапки, я приводил в пример высказывания Гюго — пусть земля ему будет пухом! — и не смог заставить прислушаться к себе. Когда эти слова приходят мне на ум, я начинаю забывать, что численность моего народа недавно перевалила за полумиллионный рубеж, и чувствую себя не хуже представителей других многонациональных народов. Способность мышления людей, живущих под одним солнцем и на одной земле, созданы быть равными между собой, однако эти способности зависят от понимания каждым отдельным человеком явлений мира, степени его внутреннего воззрения.