Габриэль Маркес: История одной смерти, о которой знали заранее

– Какая ты жестокая,– сказал он ей.– А если б это был человек...

Виктории Гусман потребовалось почти двадцать лет, чтобы понять, как это мужчина, привыкший убивать беззащитных животных, мог вдруг так ужаснуться. «Святой Боже,– воскликнула она испуганно,– да это же было откровение!» Однако в утро преступления у нее накопилось столько застарелой злобы, что она не остановилась, а продолжала скармливать псам кроличьи потроха только затем, чтобы испортить завтрак Сантьяго Насару. Вот так все было, когда городок проснулся от зычного рева парохода, на котором прибыл епископ.

Дом Насаров прежде был двухэтажным складом со стенами из неструганных досок и двускатной цинковой крышей, на которой стервятники вечно караулили портовые отбросы. Склад строился в те времена, когда река была столь услужлива, что многие морские баркасы и даже некоторые корабли с глубокой осадкой добирались через илистые заводи к самым его дверям. Когда после окончания гражданских войн Ибрагим Насар вместе с последними арабами пришел в наш городок, морские корабли из-за перемен в течении реки к складу уже не подплывали, и им перестали пользоваться. Ибрагим Насар купил склад по бросовой цене, чтобы устроить в нем лавку заморских товаров, да так и не устроил и, лишь собравшись жениться, превратил его в жилой дом. На первом этаже он сделал залу, которая годилась для чего угодно, а в глубине оборудовал стойла для четырех лошадей, туалетные комнаты и кухню, как на ферме, с окнами на порт, через которые в дом входило зловоние портовых вод. Единственным, что осталось в зале от старого, была корабельная винтовая лестница, уцелевшая, должно быть, от какого-то кораблекрушения. На втором этаже, где раньше находилась контора таможни, он сделал две просторные спальни и пять закутков для многочисленных детей, которыми собирался обзавестись, там же он пристроил и деревянный балкон, прямо над миндальными деревьями площади; на этот балкон Пласида Линеро выходила мартовскими вечерами посидеть– утешиться в своем одиночестве. Старую дверь на фасаде он оставил и пробил два широких, украшенных резьбою одностворчатых окна. Сохранил он и заднюю дверь, только сделал ее повыше, чтобы можно было въезжать верхом, приспособил под службы и часть старого мола. Задней дверью пользовались чаще всего не только потому, что через нее удобнее было добираться к стойлам и в кухню, но через эту дверь можно было сразу, минуя площадь, попасть на улицу, ведущую к новому порту. Передняя дверь, за исключением праздничных дней, всегда оставалась запертой на ключ и на засов. И тем не менее именно у парадной, а не у задней двери поджидали Сантьяго Насара люди, собиравшиеся его убивать, и через парадную дверь вышел он встречать епископа, несмотря на то, что в порт из-за этого ему пришлось идти кружным путем.

Никто не мог объяснить сразу столько роковых совпадений. Следователь, прибывший из Риоачи, должно быть, чувствовал их, хотя и не решился признать, так как в материалах дела явно проступает стремление дать им рациональное объяснение. Дверь, выходящая на площадь, несколько раз упоминается под душещипательным названием «роковая дверь». Единственное стоящее объяснение, пожалуй, дала Пласида Линеро, которая привела материнский довод: «Мой сын никогда не выходил черным ходом, если был в хорошем костюме». Правда показалось слишком простой, и следователь записал ответ на полях, но в дело не внес.

Что касается Виктории Гусман, то она без колебаний заявила: ни она сама, ни ее дочь не знали, что Сантьяго Насара караулят, чтобы убить. Но годы шли, и со временем она признала, что обеим им все было известно, уже когда он зашел на кухню выпить кофе. Чуть позже пяти им рассказала об этом женщина, просившая Христа ради молока, она же указала им причину и место, где его поджидали. «Я не предупредила его,– думала, мол, болтают спьяну»,– сказала Виктория Гусман мне. Однако Дивина Флор созналась мне, придя потом, когда ее мать уже умерла, что та ничего не сказала Сантьяго Насару, поскольку в глубине души хотела, чтобы его убили. Она же, Дивина Флор, не предупредила потому, что была тогда запуганной девчонкой, сама за себя не в ответе, к тому же струхнула порядком, когда он вцепился ей в запястье ледяной и будто каменной рукой, точь-в-точь как у покойника.

Сантьяго Насар широким шагом прошел в полумраке по дому, подстегиваемый ликующим ревом епископского парохода. Дивина Флор забежала вперед открыть ему дверь, стараясь не наткнуться в столовой на клетки со спящими птицами, скользя меж плетеной мебелью и висящими в зале горшками с папоротниками, но когда она отодвинула засов на двери, ей не удалось ускользнуть от руки плотоядного ястреба. «Безо всякого – схватил за грудь,– сказала мне Дивина Флор.– Бывало, увидит – вокруг никого, и прижмет в углу, но в тот раз я даже не испугалась, как обычно, а только чувствую, сейчас заплачу, и все тут». Она отступила в сторону, давая ему выйти, и в приоткрытую дверь увидела цветущие миндальные деревья на площади, заснеженные блеском зари. Однако разглядеть что-нибудь еще у нее не хватило мужества. «Тут в самый раз оборвался пароходный гудок, и заголосили петухи.– сказала она мне.– Они так галдели, не верилось, что их столько в городе, я решила, они приплыли с епископом на пароходе». Единственное, что она смогла сделать для мужчины, которому не суждено было принадлежать ей, это – вопреки распоряжению Пласиды Линеро – не заложить засов, чтобы в случае чего он мог войти в эту дверь. Кто-то, оставшийся неизвестным, сунул под дверь записку в конверте, предупреждая Сантьяго Насара о том, что его караулят и хотят убить, раскрывая место, причину и другие важные подробности готовящегося дела. Записка уже лежала на полу, когда Сантьяго Насар выходил из дому, но он ее не увидел, не увидела ее и Дивина Флор, не увидел никто, и обнаружили ее лишь много позже, когда преступление уже свершилось.